Смертельные друзья - Николас Колридж Страница 50

Он выглядел так, будто не прошло десяти лет: высокий, загорелый, поджарый. Я знал Ника довольно давно, но большая часть его жизни всегда оставалась для меня в тени. Я не знаю, как он проводит время, чем любит заниматься и вообще занимается ли чем-нибудь на досуге. То есть в жизни. С Ником разговоры всегда выливаются в беседы о чем-то смысложизненном, как будто обычных житейских мелочей для него не существует.

– Здорово, что ты нашел время со мной встретиться, – сказал я. – Я-то думал, ты совсем увяз в возрождающемся коммунистическом движении.

– Его опасность пока сильно преувеличена, – ответил он. – Коммунисты набили брюхо, чего, собственно, и следовало ожидать. Отдали в пятидесятых бывшим сотрудникам штази автомобильную промышленность, и что, думаешь, они сделали? Выкачали половину капитала, а остальное пустили на ветер.

– И что же происходит сейчас?

– Да то же самое. Центральные банки влили в них четыре миллиарда, и они ухнули, как в черную дыру, теперь мы пытаемся найти концы. Вот в Потсдаме есть бутылочный завод, хорошо бы его приватизировать. Но, учитывая сказанное, никто на него и глядеть не хочет.

– Я хотел спросить тебя насчет одного человечка, – сказал я. – Бруно Фулгер – ты с ним не пересекался?

– Напрямую нет. Можно всю жизнь прожить в Мюнхене и слыхом о нем не слыхать. А откуда такой интерес?

– Мы опубликовали интервью с его женой, и ему сильно не понравилось. Похоже, хочет судиться.

– Если собирается, вы так просто не отделаетесь, – сказал Ник. – Он заправский сутяжник. Я называю его серийным истцом.

– Откуда эта страсть?

– Классический случай комплекса вины. Из-за войны и прочего. Тут даже нельзя самого Бруно винить, говорят, его отец был полным говнюком, но Бруно ничего не сделал, чтобы искупить грешки папаши.

– Какие грешки?

– Сотрудничество с нацистами. Об этом сейчас не принято много говорить, но Дитрих Фулгер был одним из первых немецких аристократов, кто бросился в объятия Адольфа Гитлера, когда тот пришел к власти. Был настоящим донором режима. Если попадешь когда-нибудь в Орлиное гнездо в Берхтесгардене, обрати внимание на одну красноречивую фотографию на стенке, сделанную в гитлеровском замке «Бергхоф». Фюрер, Геббельс, Гесс – все пьют чай, а рядом с ними Дитрих Фулгер. Странно, что Бруно еще не спрятал подальше этот снимок.

– Впечатляет. Ты прав, здесь у вас стараются об этих вещах не говорить. Я утром встречался с одним немецким клиентом, и он упомянул только о связах Дитриха Фулгера с Аденауэром.

– Это тоже правда. Но Фулгеры были самыми правоверными нацистами в рейхе. Теперь все об этом забыли: ужасно боятся Бруно.

– Почему? Чем он их всех держит?

– А чем угодно. Мюнхен – растущий рыночный город, берлинцы называют его «Миллионендорф» – большая деревня. И Фулгер тут многим заправляет. За исключением концерна «БМВ», он держит лапу почти на каждой важной отрасли. И с полицией в ладах, каждое Рождество выписывает солидный чек в фонд вдов и сирот полицейских. Если ему кто не понравился, это тут же скажется, у него мерзкий характер, и он к тому же упрям, как осел. Прет – не остановишь.

– Я хочу съездить бросить взгляд на его замок. Со стороны. Внутрь-то меня никто не пустит.

– Не надейся, – сказал Ник. – Это крепость. Он не хочет рисковать, пуская посторонних в замок, чтобы, не дай бог, кто не увидел картины.

– Какие картины?

– Коро. Сезанн. Куча импрессионистов. Он не признается, что владеет ими, но я точно знаю, что они у него есть. Кое-кто из доверенных лиц имел возможность убедиться. Все конфисковано у евреев во время войны. Не напрямую, конечно, он их заполучил. Дитрих покупал у гестаповцев. Но что в лоб, что по лбу.

– И никто никогда не потребовал их вернуть?

– Вот потому замок и на замке. Никто не знает, что они там. Когда война кончалась, Дитрих все их упаковал и отправил в швейцарский банк. Бруно забрал их в конце семидесятых. Так, во всяком случае, говорят.

Ник добавил мне саке.

– Те, кто вообще осмеливается открыть рот.

– В связи с этим я хочу задать тебе еще один вопрос. Способен ли Бруно на насилие? Не обязательно сам лично, но чужими руками?

Ник ответил не сразу.

– Да, – ответил он. – Могу сказать без обиняков. Да.

– Откуда такая уверенность?

– Трудно сказать. Прямых улик у меня нет. Была одна история с итальянским бизнесменом, который заплел амуры с его женой. Какой-то супер-пупер-текстильщик. Встретился с Анастасией на озере Камо, и он пригласил ее к себе на яхту. Беда в том, что она не сказала об этом Бруно. Ни до, ни после. И когда он об этом прознал, ему моча в голову стукнула… Через пару недель итальянца сбила машина. Насмерть. Машина влетела на тротуар. В Милане. Никто не связал эти факты, вернее, никто не озвучил эту связь. Но народ понял, откуда ноги растут.

– И как отнеслась к этому Анастасия?

– Очевидно, плохо. Но у нее руки были связаны. Поскольку она настаивала на том, что у нее с итальянцем ничего не было, она и вякнуть не могла, когда его «выключили», как говорят в американских фильмах.

– Стало быть, она сделала вид, будто ничего не случилось?

– Если не считать того, что спустила несколько миллионов дойчмарок на новые туалеты, чтобы вернуть расположение Бруно. Ну тут я не спец. Это твоя тема.

Официантка – полунемка, полуяпонка – принесла в голубых фарфоровых чашах кусочки арбуза. У нее были восточные глаза и черные волосы, но широкие тевтонские плечи. Из-под кимоно выглядывали кожаные брюки.

– Кстати, – спросил Ник, – а кто был автор этой опасной статьи об Анастасии Фулгер?

– Анна Грант. Она работала у нас на контракте.

– Я знаю Анну, – сказал Ник. – Давно, правда, не видел. Она потрясающе трахалась.

– А ты откуда знаешь? – холодно осведомился я.

– Да кто этого не знает? Она работала в койке, как паровоз. Первый раз мы трахнулись в ванной на какой-то вечеринке. Пришлось устроиться по диагонали, между унитазом и ванной.

Мне ужасно не понравились его слова.

– И долго это продолжалось?

– Тот конкретный трах или вообще? К сожалению, и то и другое было скоротечным. Она переметнулась к какой-то никому не известной рок-звезде, с которым познакомилась на интервью. Такая вот штучка.

Во мне опять закипел гнев. Со вчерашнего дня он накапливался во мне и грозил вот-вот вырваться наружу. Я не мог слышать этой грязи об Анне, это было невыносимо. Я стиснул колени.

– Хватит, Ник, не гони. Я знаю Анну, она совсем не такая.

Ник вопросительно посмотрел на меня.