Возвращение из мрака - Анатолий Афанасьев Страница 50

– Вот они, вот они… Мочи их, ребята!

Молодежь, послушная приказу, на бегу открыла беспорядочный огонь. Свинцовые осы запели в воздухе дружным роем. Филимон Сергеевич открыл дверцу, вывалился из машины наполовину – и по высокой дуге метнул навстречу удальцам чешуйчатый кругляшок. Граната, начиненная стальными опилками, взорвалась почти под ногами у охранника Семена – и повалила всех троих.

– Ладно, – сказал Магомай. – Поехали.

При выезде на шоссе разминулись с несущимся на всех парах джипом «Мицубиси» с сиреной и двумя мигалками на крыше. Поперек борта в свете фар вспыхнула надпись: «Служба новостей НТВ». Одновременно откуда-то сверху, из черной глубины донеслось металлическое стрекотание подлетающего вертолета. Коршуны СМИ спешили на свой ежедневный пир.

– Видишь, – наставительно заметил Филимон Сергеевич, – как быстро обернулись. А почему? Да потому, что такие же сатанисты, как ты. Они, когда кровью пахнет, скорости развивают нечеловеческие.

Фрося нахохлилась, сосала пиво из банки.

– Одного не пойму. Ты, Магоша, как будто осуждаешь. Сам-то ты кто? Ангел с крылышками? Да по сравнению с тобой любой сатанист – просто Мария.

Спор у них был давний, и Филимон Сергеевич возразил вяло:

– Не говори, чего не знаешь, Фросюшка. Вы душу обменяли на поганое золотишко, а я свою храню, как талисман. В этом между нами большое отличие, хотя навряд ли поймешь. Где добро, где зло – задницей не почуешь.

– Охо-хо, – закряхтела Тропиканка. – Какие мы, оказывается, безгрешные… К тебе поедем или ко мне?

– Сильно распалилась?

– Невмоготу, – призналась девушка. – Вся мокрая. Может, в лес свернем на полчасика?

– Еще чего, – насупился Магомай. – Уж до дома как-нибудь потерпи…

СИДОРКИН НА ОХОТНИЧЬЕЙ ТРОПЕ

Как только Сидоркин появился на работе, его вызвал Крученюк. Будто в окно поглядывал. Вид у его был важный, сосредоточенный и, кроме того, вороватый, как у всякого чиновника, работающего одновременно на правительство и на мафию. Сесть не предложил, руки – слава Дзержинскому – не подал, с порога огорошил убийственным, как ему, видимо, казалось, вопросом:

– Никак не пойму, Сидоркин, вы где были – в отпуске или в самоволке?

Сидоркин не испытывал к полковнику ненависти, а только брезгливость. Столько за последние годы нагляделся двурушников, перевертышей, преуспевающих в Москве агентов ЦРУ и всяких прочих починков, что устал ненавидеть. Чести много. Ответил браво:

– Можно сказать, в добровольном отпуске по причине нервного срыва, товарищ полковник. Так будет точнее.

Минуты две Павел Газманович переваривал дерзость, потом, пожевав губищами, объявил:

– Из уважения к вашим прошлым заслугам, майор, предлагаю выбор. Либо служебное расследование, либо уход по собственному желанию.

Эх ты бедолага, подумал Сидоркин, до сих пор не понял элементарных вещей. Разве отсюда уходят по собственному желанию? И ты, мерзавец, захочешь сбежать рано или поздно, да не сможешь. Вслух ответил:

– Отставка, конечно, предпочтительнее… На чье имя писать заявление?

– Да хоть на мое, – бухнул Павел Газманович, грозно сведя брови. – Или я для вас не та фигура?

– Зачем вы так, Павел Газманович? Вы знаменитый контрразведчик. Я слышал, вас даже президент побаивается.

– Вон, – спокойно распорядился полковник. Улыбающийся Сидоркин попросил листок бумаги у секретарши Людочки, кстати, лейтенанта из группы «Варан», но об этом волевой и решительный Крученюк тоже, разумеется, не догадывался. Он представления не имел, несчастный варяг, сколько у него под носом завязано узелочков. Гоношился в полной уверенности, что всех обвел вокруг пальца.

Сел в уголке и шариковой авторучкой накатал замечательное заявление: «…Прошу уволить в запас по причине участившихся психических срывов и не соответствия занимаемой должности. Справка из психдиспансера прилагается. Бывший майор Сидоркин А. И.» Людочка с любопытством пробежала глазами бумагу, игриво поинтересовалась:

– Где же справка, Антоша? Написано: прилагается. Если он спросит (пренебрежительный кивок на дверь), что отвечать?

– Скажи, Сидоркин за ней поехал. На днях привезет. После дополнительного обследования в виде лоботомии.

Людочка одобрительно угукнула.

– Антон, можно спросить?

– Что такое, лейтенант?

– Правду говорят, у тебя невеста появилась?

– Не знаю, – ответил Сидоркин неопределенно.

Руки у него теперь были развязаны, и через полтора часа он уже сидел в часовой мастерской неподалеку от Даниловского рынка. Мастерская не совсем обычная, на дверях почти круглый год висит табличка «Технический перерыв». По-видимому, чтобы попасть к мастеру со своими часиками, надо знать какой-то секрет, и Сидоркин его знал. Пожилой, интеллигентный Яша Стародуб не всегда занимался ремонтом часов, за плечами у него была бурная, насыщенная событиями жизнь. В воровском мире он был известен под кличкой Холера и принадлежал к «законным» ворам, к тем, кого за последнее десятилетие почти всех повыбили беспредельщики. Всю свою молодость и с прихватом зрелых лет почти целиком прокоптился на зоне, и авторитет его был очень высок. Он пользовался всеми правами воровской касты неприкасаемых, однажды сходняк утвердил его на должности «смотрящего России», и вдобавок лет пятнадцать он был держателем общероссийского «общака», то есть контролировал средства, сравнимые с бюджетом страны. С тех пор как на нем повис «общак», он уже, естественно, не занимался воровскими делами и перед законом был чист как стеклышко. Для каждого честного вора Яша Стародуб был заместо отца родного, потому что все они знали, нет правды на земле, но справедливости, если повезет, можно добиться в мастерской у Холеры. Шли к нему окаянные людишки со всех окраин, несли свои беды и неурядицы, и он помогал кому советом, кому безвозмездной ссудой, и еще неизвестно, что дороже. Но иногда случалось и так, что обиженный вор надеялся на помощь, на взаимопонимание, а попадал на судилище, оказывался кругом сам виноват, и Холера выносил жестокий приговор, который уже нельзя было обжаловать в комиссии по помилованию. Почему Холера сам уцелел в поголовной рубке законников, когда их оттесняли на свалку истории пришедшие на смену «белые воротнички», – вопрос сложный. Размышляя об этом, Сидоркин пришел к выводу, что все дело в необыкновенной личности Холеры, в его звериной изворотливости, а также в свойственной ему высокой душевной безмятежности, присущей разве что русским инокам и страстотерпцам. Внешним обликом Холера походил на калику перехожую, на бродячего музыканта или даже на туберкулезника – костлявый, тщедушный, невысокого росточка, со свирепым кашлем в груди, с огромными залысинами на круглой черепушке, с крупным носярой и с удивительно ясными, кристальной голубизны глазами, в которых никогда не иссякало наивное, детское любопытство. Сидоркин не встречал других людей, у кого взгляд был красноречивее слов. Смеющимися, внимательными, неусыпными глазами Яша словно успокаивал собеседника: не робей, брат, открой душу, и не бойся, что я туда плюну.