Львенок - Йозеф Шкворецкий Страница 50

И это знаменательный факт. На потолке разыгралась сцена, на сей раз созданная на киностудии моего воображения. Вашек у входа на стадион, и к нему с двух сторон одновременно устремляются две красотки, которые знают его и всей душой ненавидят друг дружку. Смена кадра. Вашек среди двух красавиц в ложе для почетных гостей. Он абсолютно растерян. Во время выступлений на перекладине он почти наверняка делился с ними своими вытверженными назубок впечатлениями о новой книге стихов Иржи Врхцолаба.

А что же наша барышня Серебряная? Как ей удалось подружиться с Верой? Я знаю, как: она в полной мере обладает редкой особенностью, присущей некоторым красивым самкам, завоевывать расположение особ того же пола. Я вспомнил восхищенные Дашины взгляды на вечеринке и снова сменил кадр. Вашек, терзаемый комплексами, провожает красавиц домой. Сначала он простился с барышней Серебряной, которая живет в самом начале этой волшебной улицы. Потом — как истинный рыцарь — он провожает Веру. На белом киноэкране потолка зажглась пошловатая луна, осветила пустынные тротуары, Верин заманчиво притихший дом. Крупный план Веры, униженной и оскорбленной, крупный план луны, крупный план Вашека, который, если бы не был столь застенчив, мог бы стать королем волокит. Сцена: Вера, находящаяся в известном всем женщинам настроении «а мне все равно», приглашает Вашека к себе выпить кофе. Жестоко терзаемый нерешительностью Вашек переступает заветный порог — крупный план порога. Проектор погас, картинки исчезли. То, что делала Вера дальше, находилось за пределами моей фантазии. Однако же она сделала это. Парадоксально, конечно, что именно Верушка смогла лишить тридцатилетнего девственника невинности. Но ей это удалось. Я сумел превратить в шлюху еще одну порядочную девушку.

Итак, что мы имеем на настоящий момент? А имеем мы то, что Вашек влюбился в Веру. Он влюбился бы даже в товарища Пецакову, если бы пользовался у нее успехом. Так вот, значит, обстоят дела. Что ж, вполне симпатично все складывается.

Я встал и подошел к окну. Сеанс окончился. За окном было свежее воскресное утро. Ну, и каковы выводы уважаемого кинокритика? Что, мой дорогой Ватсон, скрывается за таинственным поведением этой загадочной девушки?

Не знаю. Все еще не знаю. Дело запутанное, почти провальное. Чтобы разобраться в мотивах этой барышни, мне придется обратиться за помощью в полицию.

И все же несколько вещей мне ясны, ясны так же, как это никчемное воскресное утро. Я больше не любовник барышни Каэтановой. Им стал господин Жамберк. Ео ipso [37]деликатность барышни Серебряной по отношению к барышне Каэтановой и ее сострадание господину Жамберку, не имеющему любимой девушки, утратили raison d’etre [38]. Итак, festina, но ни в коем случае не lente, многоуважаемый Казанова. Celeriter. Raptim [39]. Как можно быстрее.

Товарищ за стенкой завершил свою проповедь пропитанной елеем фразой о любви как благословении всей жизни. Я страстно возжелал этого самого благословения и пошел к вешалке с твердым намерением нынче же посетить барышню Серебряную в ее собственной квартире. Нынче же — и черт с ней с соседкой!

Но стоило мне выскочить на улицу, как мои планы переменились. На заборе прямо напротив дома висело большое объявление:

ВЫСТАВКА СОБАК присуждение звания: ЧЕМПИОН ЧСР

Она проходила в Парке культуры и отдыха как раз сегодня с девяти утра. Проводили ее совместно Добровольное общество содействия армии и «Зверэкс».

А где «Зверэкс», там и большая вероятность встречи с усердной почитательницей животных. Вот почему я с колотящимся сердцем сел в «тройку» и вместо Нуслей вышел перед воротами Парка культуры. Над ними красовался портрет огромного добермана, а внутрь уже тянулись стройными рядами люди с лицами, которые неотъемлемы от собраний любителей аквариумных рыбок и старочешского быта. Некоторые волокли за собой на поводках перепуганных собак.

Я купил билет, прошел за ограду и зашагал среди фонтанов в глубь парка, откуда доносился безумный лай, время от времени заглушаемый громом духового оркестра.

В импровизированных клетках лежали, сидели и скулили участники соревнований. Какой-то французский бульдожек, похожий на Черчилля с карикатур, которые рисовал на политическую потребу дня мой друг-алкоголик из «Т-клуба» Вассерман, издавал звуки, выражавшие в концентрированном виде всю силу мужского полового влечения. Как мне это было близко!

Он взирал из своей клетки на травянистую площадку, ограниченную белым канатиком, над которой трепетали в солнечных лучах наши и иностранные флаги. Уж не в честь ли вон того мопса, украшенного чем-то вроде ордена? Человеческая мода добралась уже и до собак. За канатиком теснились зеваки и — в сочетании с зеленью свежей травы и густыми кронами деревьев на заднем плане — придавали всей картине сходство с английской спортивной гравюрой. В углу площадки стояла белая палатка, из которой как раз вышла барышня Серебряная.

Утреннее солнце и кинологическое окружение заключили ее в изумительную рамку. Красота девушки сияла сегодня фантастически, невероятно. На ней опять было платье в розово-белую полоску — о, скудный гардероб! — а сопровождал ее тощий мужичок с фотоаппаратом. Следом за ними шла дама, которая весила добрый центнер и была облачена в платье с поперечными полосками, успешно увеличивавшее ее габариты. Физиономия собаки, шагавшей рядом на поводке, отличалась наиглупейшим выражением, прежде мне приходилось видеть такое только у людей.

Они приблизились к столу, окруженному ответственными товарищами с повязками распорядителей на рукавах. Барышня Серебряная остановилась. Перебросилась несколькими словами с каким-то долговязым, на чье заскорузлое лицо отбрасывала тень нелепая шляпа. Улыбнулась ему. Она вообще непрерывно раздавала налево и направо свои улыбки, раздавала так, как будто они ничего не стоили! К ней подошел человек с той-терьером на руках; показал ей что-то на собачьей мордочке. Барышня Серебряная склонилась над зверушкой и сунула пальчик ей в пасть. Песик не сопротивлялся, даже не дергался, только глаза таращил. Очевидно, у девушки был врожденный талант творить чудеса. Потом она подозвала мужчину в штанах с заплатами, который чуть поодаль копался в большом мешке. Мужчина услужливо подскочил к барышне Серебряной и с серьезным видом заглянул в собачью глотку. Я принялся прикидывать, может ли человек тридцати двух лет от роду променять поэзию на практическую зоологию.

Какой-то толстяк за столом жюри постучал по микрофону, и над поросшей травой площадкой разнеслись трескучие звуки. Со стороны собачьих клеток донесся истошный общий лай. Группка, собравшаяся вокруг Серебряной, перестала совещаться и обратилась в слух. «Алло! Алло!» Толстяк явно не привык пользоваться микрофоном, так что похоже было, будто к нам обращается Кинг-Конг. «Звание чемпиона республики в категории терьеров, — объявил он, — присуждается бультерьеру Рексу. Владелица: коллега Гадрболцова. Мать: Гита фон Орцлебен. Отец: Вильям оф Нидсбери…» Судя по интонации, он намеревался продолжать. Однако не продолжил. Открыл, правда, несколько раз рот, но в голову ему ничего не пришло, и он стремительно выключил микрофон и поднялся с места.