Выстрел собянской княжны - Сергей Лавров Страница 50

Из этой решимости, которую подсудимая теперь оплакивает, без сомнения произошли логическим путем все последствия, на которые указывает товарищ прокурора, как на доказательства нравственной испорченности Рыбаковской. Однажды сказав, что она магометанка, что она княжна Омар-бек, она стояла на этом показании для того, чтобы, опровергнув его, не дать в руки судебной власти новой против себя улики; став однажды на эту почву, она дошла, наконец, путем совершенно логическим, хотя и грустным, до вторичного крещения…

Затем, присяжные заседатели, товарищ прокурора старался набросить перед вами тень на самую личность Рыбаковской и объяснял все те мотивы, по которым он считает невозможным, с одной стороны, поверить ее словам, с другой стороны, считает возможным поверить почти, безусловно, всем тем обвинениям, которые против нее возводятся! Прежде всего мне кажется, что жизнь подсудимых до преступления, в котором они обвиняются, какова бы она ни была, должна оставаться совершенно в стороне как от судебных прений, так от судебного следствия, если только в этой жизни нет ничего такого, что прямо и непосредственно относилось бы к тому деянию, в котором они обвиняются. Если бы о жизни Рыбаковской до происшествия были собраны сведения, с одной стороны, более достоверные, с другой стороны, гораздо более ее уличающие, то и тогда совершенно невозможно было бы, совершенно против той обязанности, которая на вас лежит, делать заключения на основании этой прошедшей жизни о возможности совершения того преступления, в котором она обвиняется.

Но посмотрим, где же те ужасные деяния, которые, по мнению товарища прокурора, позволяют составить о ней такое мнение, которое он составил. Я не отвергаю, да и подсудимая сама не отвергает, что жизнь ее до ареста не была вполне правильной, но в ней нет той бездны безнравственности, о которой говорил товарищ прокурора, той потери нравственного чувства, которое он предполагает. Мы знаем только два ее падения, и больше ничего: заключить из этого, что она окончательно испорчена и что она способна на то преступление, в котором ее обвиняют, мне кажется, совершенно невозможно. Мы знаем, что она находилась в коротких отношениях с господином Дубровиным, но мы знаем вместе с тем, что эти отношения носили характер довольно серьезный, что Дубровин хотел на ней жениться. Следовательно, то предположение относительно происхождения этой связи, которое сделал товарищ прокурора, напирая на слове «бульвар», должно совершенно исчезнуть.

Затем, что связь Рыбаковской с Лейхфельдом началась под влиянием искренней привязанности, это, мне кажется, доказывается тем, что для этой связи она пожертвовала той верной будущностью, которая ей предоставлялась. Это не было минутным увлечением, на которое указывает нам товарищ прокурора, а по всей вероятности обуславливалось искренним влечением, которое раньше ослабело со стороны Лейхфельда и которое до самого конца не ослабевало со стороны Рыбаковской. Затем товарищ прокурора идет еще дальше, и, не высказывая явно своего мнения, делает намек на легкомысленное поведение Рыбаковской в заключении. Если принять во внимание прежнюю жизнь Рыбаковской, особенно в детском возрасте, о котором также имеются сведения в деле…

— Не-ет!!. — впервые раздался голос в притихшем зале, прервав напряженную и долгую речь адвоката.

Арсеньев, едва заметно пожав плечами, продолжал невозмутимо:

— Если принять во внимание прежнюю жизнь Рыбаковской, то, по всей вероятности, вы не отнесетесь к ней так строго, неумолимо, как отнесся товарищ прокурора. Вы признаете ее женщиной легкомысленной, но не более. А от легкомыслия перейти к возможности совершения такого преступления, в котором обвиняется подсудимая, преступления над лицом, ради которого она пожертвовала обеспеченной будущностью, нет достаточно данных, нет оснований, которые допускали бы такое заключение.

Я должен коснуться еще одного обстоятельства, о котором не счел бы нужным говорить, если бы обвинительная власть так настойчиво не указывала на него в обвинительной речи. Вы слышали рассказ о бычьей крови, которую будто бы пила Рыбаковская, вы слышали, что обвинительная власть видит в этом рассказе новое орудие против Рыбаковской, дающее возможность еще более не доверять всем ее показаниям. Но вот здесь присутствует эксперт доктор Майдель, который готов под присягой подтвердить, что между кровью, извергнутой кровохарканьем, и кровью, извергнутой рвотой из желудка, есть такая разница, которую нельзя не заметить при внимательном рассмотрении. Без сомнения, следует предположить, что доктор Свентицкий, пользовавший Рыбаковскую, внимательно рассматривал эту кровь. Кроме того, эксперт Майдель показывает совершенно вопреки мнению доктора Свентицкого, а именно, что принятие животной крови не влечет за собой непременного извержения, и что кровь эта может остаться в желудке точно так же, как и всякая другая пища. Таким образом, мне кажется, что обстоятельство это должно быть совершенно исключено из тех соображений, которыми обвинительная власть старается очернить личность Рыбаковской.

По всем этим обстоятельствам я прошу у вас, присяжные заседатели, не снисходительного приговора, а полного оправдания в том преступлении, в котором ее обвиняют, и признания ее виновной только в том, в чем она сама себя признает виновной, то есть в неосторожном обращении с револьвером, несчастным последствием которого была смерть Лейхфельда.

Утерев пот, Арсеньев умолк, и в зале заседаний еще долго стояла тишина, прежде чем ее взорвали овации.