Репортер - Юлиан Семенов Страница 50

— Эдмонд Лукьянович, полагаю, вы поймете меня верно: я бы хотел, чтобы этот разговор остался между нами… Речь пойдет о судьбе невинно осужденного человека — с одной стороны, а с другой — о будущем нашего товарища, Вани Варравина.

Поскольку на каждого мало-мальски заметного человека я начал вести досье — родословная, связи, компрометирующие материалы, моральный облик, — я знал, что Осинин далеко не простое явление: всю жизнь он искал и налаживал связи с влиятельными, глубоко патриотическими силами на литературном фронте, хотя выступал порою с материалами, которые явно грешили новационными перекосами. Была даже зафиксирована фраза, сказанная в кругу его близких: «Интересно, кто из писателей, кроме меня, решится поставить вопрос о таинственном роке, тяготеющем над Россией?! Действительно, начиная с Петра Великого против всех прогрессивных реформ поднималась неподвижная, но могучая оппозиция: «Пусть все будет по-старому, любое новшество неугодно и вредит нашим традициям…»

Поэтому я сказал о Варравине так, чтобы это понравилось Осинину, ибо позиционно, глубоко таясь, он все же чем-то близок Ивану. Конечно, люди его ориентации лишены того, что объединяет нас. У них нет крутой общности — один за всех и все за одного, — пусть даже этот один в чем-то и не прав. Интеллигенты-леваки разобщены, каждый тянет одеяло на себя, борьба амбиций, этим-то и следует пользоваться, покуда не поздно. Если бы дело Горенкова описал кто из наших, — один коленкор. А когда выступит их же, в общем-то, чужой нам, — дело приобретет другой оттенок, да и в будущем возможны варианты… Воистину, идея «разделяй и властвуй» не так уж плоха, хоть и пришла от католичества, давно предавшего идеи церкви.

Не зря я тщательно изучил досье на Осинина. В его ранних публикациях времен «оттепели» нашел цитаты Ленина, которые он привел в своем материале о самоуправстве одного из начальников леспромхозов в Башкирии: «Башкиры имеют недоверие к великороссам, потому что великороссы более культурны и использовали свою культурность, чтобы башкир грабить. Поэтому в этих глухих местах имя великороссов для башкир значит «угнетатель», «мошенник». Надо с этим считаться, надо с этим бороться. Но ведь это — длительная вещь. Ведь это никаким декретом не устранишь. В этом деле мы должны быть очень осторожны. Осторожность особенно нужна со стороны такой нации, как великорусская, которая вызвала во всех других нациях бешеную ненависть, и только теперь мы это научились исправлять, да и то плохо. У нас есть, например, в Комиссариате просвещения или около него коммунисты, которые говорят: «Едина школа, поэтому не смейте учить на другом языке, кроме русского. По-моему, такой коммунист — это великорусский шовинист».

Я, честно сказать, не поверил своим глазам, пошел в справочный отдел, там подтвердили: действительно, Ленин сказал это в докладе о партийной программе… Март девятнадцатого, восьмой съезд РКП (б).

Я знал, что сейчас Осинин активно налаживает блок с теми, от кого зависит присуждение ему премии, готов на все, чтобы его загибы были забыты. Поэтому я и помог ему, сказав, что люди, подобные Каримову, компрометируют братскую дружбу народов, подставляют под удар русских специалистов в затаенной попытке торпедировать перестройку. «Я понимаю, — добавил я, — что тема эта весьма деликатная, но кто, кроме вас, сможет поднять ее? Ведь у всех на памяти, как вы, именно вы, мужественно выступили в защиту замечательных башкирских тружеников, попавших в беду из-за нашего самодура… Мы смело критикуем своих, но ведь это не значит, что все другие огорожены от критики! Если равенство, так уж во всем, иначе-то и рождается дисбаланс! Если что и объединяет людей, то лишь наш великий и могучий язык…»

Осинин в задумчивости отошел к книжному шкафу, достал ленинский сборник «О культурной революции» и, заученно открыв страницу, заложенную красной картоночкой, зачитал:

— «…Мы думаем, что великий и могучий русский язык не нуждается в том, чтобы кто бы то ни было должен изучать его из-под палки… Те, кто по условиям своей жизни и работы нуждаются в знании русского языка, научатся ему и без палки. А принудительность (палка) приведет только к одному: она затруднит великому и могучему русскому языку доступ в другие национальные группы, а главное — обострит вражду, создаст миллион новых трений, усилит раздражение, взаимонепонимание и т. д. …Кому это нужно? Русскому народу, русской демократии — это не нужно…» Вот так-то, Женя… Что же касается Каримова, то, судя по вашему рассказу, он руководствуется не столько националистическими мотивами, сколько пытается дестабилизировать ситуацию в автономной республике, саботировать новое… Или вы мне не все договорили? Выскабливайтесь, мой друг! Если уж честность — то избыточная.

Я ответил, что дополнительной информацией не располагаю, я именно так понял Варравина, а у меня нет никаких оснований ему не доверять, но поскольку в ближайшее обозримое будущее ему нельзя публиковаться в газете, мы не вправе пассивно ждать, пока Горенков помрет в колонии.

Я внимательно изучал лицо Осинина, когда он просматривал материалы, которые я ему приготовил: Тихомиров организовал письма в редакцию не только из Загряжска. Работа была сделана быстро и профессионально. Примат количества очевиден, пока-то еще разберутся с качеством! Против массы — не попрешь, а в наше время организовать массу проще простого: десять телефонных звонков — вот тебе и двести писем, реагируйте!

Я понимал, что Осинин не может не ухватить крючок: всякое выступление в защиту зазря обиженного человека работает на репутацию, закладывается в читательскую память, повышает авторитет, свидетельствуя о смелости писателя: «Смотрите-ка, во имя правды и справедливости не побоялся жахнуть по Председателю Совета Министров!» От такого материала отказаться трудно, несмотря на то, что вопрос журналистской корпоративности, как я успел убедиться, в среде газетчиков чрезвычайно щепетилен…

— Ну, хорошо, — задумчиво сказал Осинин, — а что, если вам поговорить с Ваней Варравиным? Отношения ведь у вас добрые?

— В высшей мере…

— Я думаю, он поймет: в нынешней ситуации промедление действительно смерти подобно. Вопрос однозначен: либо он думает о своей журналистской карьере, либо о принципе… Когда разбор его персонального дела?

— Это зависит от многих причин, — ответил я, не сводя глаз с лица Осинина. — Можно оттянуть собрание, создать комиссию, поручить ей разобраться во всей этой грязи… А можно обсудить хоть завтра — тяп-ляп, «не дадим своего в обиду», сторонников у него хватает…

— Это верно, — согласился Осинин, рассеянно добавив: — Вы и я тоже его сторонники, разве не так?

— Конечно, так, — ответил я, поняв, куда клонит Осинин.

Он ждал, что я помогу ему и дальше. Нет, решил я, хватит, решай сам.

Осинин снова похлопал меня по плечу, вздохнув:

— Ах, Женчик, Женчик… Хитрован вы мой дорогой… Скажите главному, что я отказался писать этот материал… Если даст указание — что ж, я солдат, привык выполнять приказы.

Тогда-то я и достал из кармана нашу козырную карту — коллективное письмо, адресованное ему, Эдмонду Осинину: «Кто, как не Вы, скажет слово правды по поводу происходящего в строительных организациях Загряжска?! Кто, как не Вы, станет в защиту справедливости?! Репортер Варравин даже не удосужился побеседовать с простым народом, он собирал информацию в начальственных кабинетах…»