С войной не шутят - Валерий Поволяев Страница 5

Девушка в кассовом окошке засмеялась снова. Смех был торжествующим.

Офицеры поняли, что денег своих они не получат никогда.

— И когда же прикажете нам явиться сюда снова? — быстро взяв себя в руки, спросил Мослаков.

— Приходите через полгодика, не раньше, — сказала девушка и захлопнула окошко кассы.

Новое, только что образованное государство Азербайджан — то ли демократическая республика, то ли федеральная исламская джамахирия, то ли соединенные штаты нефтяного полуострова — отобрало у них квартиры и взамен не выдало ничего.

— За что мы с тобой, друг Паша, боролись, на то и напоролись, — сказал Мослаков Никитину, когда они вышли на улицу.

Никитин промолчал.

На душе было паскудно.

Астрахань встретила бригаду жарой.

Над городом висело огромное желтое облако, в котором, будто в бане, парилось солнце, из облака на землю летели мелкие колючие брызги, очень похожие на жидкий металл, ошпаривали людей и собак, загоняли в подворотни все живое.

Лишь одни цыгане, черные, как уголь, словно бы никогда не мывшиеся, бродили по городу, блестели зубами и белками глаз, предлагали жителям дешевые золотые кольца. Но астраханские жители были не столь наивны, как предполагали сыны степей, — мало кто попадался на цыганскую удочку: знали люди, что цыгане делают эти кольца из обыкновенной меди, а точнее, из латуни, которую тоже почему-то принято называть медью.

Естественно, цыгане — по принципу «Кто на новенького?» — навалились на новеньких, на офицеров-пограничников, прибывших из Баку.

— Купи, дарагой, колечко своей суженой, — прилипла к Мослакову длинная проворная цыганка в выгоревшем платье, вольно обвивающем ее ровные стройные ноги, — век благодарить тебя женщина будет. В доме всегда покой будет, никакой ругани. Я вижу по твоим глазам, что у тебя дома часто бывает ругань…

— Да уж, — не выдержав, засмеялся холостяк Мослаков, — раз в неделю обязательно ухожу из дома.

— Вот видишь, — назидательно произнесла цыганка, — купишь колечко — и из дома тебя никто выгонять не будет. Жена век тебя станет благодарить…

— Да уж, — вновь засмеялся Мослаков. — Один век — этого мало…

— То, что нас встретили цыгане, — хорошо, — сказал командир пограничной морской бригады капитан первого ранга Папугин. Худое подтянутое лицо его дрогнуло в печальной улыбке, но глаза его были хмуры.

— Лучше бы нас встретили американцы с бутылками виски, — проговорил майор медицинской службы Киричук, неожиданно подошедший к ним.

— В другие времена нас встретил бы первый секретарь обкома партии со свитой.

— Хрен редьки не слаще.

— Хрен как раз слаще редьки, Киричук, — командир бригады посмурнел еще больше, но тему продолжать не стал — майор был демократом, а демократов Папугин побаивался.

Киричук сжал губы, неодобрительно смерил глазами комбрига с головы до ног.

Место, которое им отвели под базу, раньше принадлежало нефтяному складу. Земля на добрых полтора метра вглубь была пропитана соляркой, некоторые места были такими жирными, что из них можно было выжимать горючее, всякая, даже малая травинка имела стойкий радужный цвет.

Нефтяной склад поспешил приватизировать какой-то шустрый «жучок», от горючего он избавился, от массивных нефтяных емкостей — тоже, продал их на металлолом, а помещения сдал в аренду мелким коммерческим структурам. Под склады. В общем, устроился он неплохо — и производить ничего не надо было, и денежки текли. Главное — вовремя подставлять шайку под золотую струю, не давать шайке переполняться.

Но не все еще было до конца разворовано и приватизировано на Руси — нашлись люди, которые территорию бывшего склада передали выводимой из Баку морской пограничной бригаде. Комбриг пробовал выбить у астраханских властей что-нибудь получше — не удалось.

— Бери, что дают, — сказал ему важный чиновник из областной администрации.

— Так там даже причала нет!

— Обойдешься без причала. Подгонишь баржу, прикрутишь ее канатами к берегу — будет первоклассный причал.

— Системы заправки нет…

— А матросы на что?

— В смысле?

— Пара матросиков всегда бочку солярки до любого корабля донесет.

Командир бригады только руки в стороны развел — ничего себе рецептик.

Так, кстати, впоследствии и поступили: вместо причала поставили старую дырявую баржу, принадлежащую кооперативу, владелицей которого являлась жена чиновника (на деньги, которые выплатили ей за год, можно было купить шесть таких барж), а бочки с соляркой матросы долго вручную катали по сходням на причал, чтобы заправить собравшийся на боевое дежурство ПСКР — пограничный сторожевой корабль.

Впрочем, с этим еще можно было мириться, хуже было, когда корабли мертво застывали у причала-баржи: горючее пограничникам выдавали по каплям.

Но и это еще была не беда. Беда пришла с другой стороны.

Едва вселились в загаженное помещение нефтебазы, в котором планировали разместить штаб, как на трех БМВ без номеров прикатила целая команда: девять человек в красных пиджаках с гладко выбритыми — едва ли не под самую макушку — затылками. Рост и плечи у всех приехавших были одинаковые — рост под два метра, плечи железобетонные. Походили эти парни больше на трехстворчатые платяные шкафы, чем на людей.

Папугин, увидев их, невольно поморщился и сказал начальнику штаба Кочневу:

— Организуй-ка побыстрее четырех автоматчиков с оружием и полным боекомплектом.

Лица у «красных пиджаков» также были одинаковые — плоские, твердые, кирпичи об них бить можно, глаза тусклые, будто у рыб, побывавших в рассоле. В том, что это не делегация филологического факультета местного пединститута, можно было не сомневаться.

Сквозь шеренгу «красных пиджаков» протиснулся маленький округлый человек с форсистыми кудрявыми баками, достающими едва ли не до ключиц. Одет он был дорого, очень дорого, это было видно невооруженным глазом.

Черный, свободного покроя костюм его переливался всеми цветами радуги, белоснежная струисто-тонкая рубашка выгодно оттеняла красоту костюмной ткани, обут он был в туфли, сшитые из натуральной крокодиловой кожи.

Пухлые короткие пальцы украшали кольца с дорогими цветными камнями. Поскольку колец было больше, чем пальцев, то на некоторых пальцах красовалось сразу по три перстня: один с сапфиром, другой с рубином, третий с изумрудом и так далее. Под носом у этого пряника чернели усики а-ля Гитлер, похожие на жесткую нестриженую щеточку для чистки латунных пуговиц.

— Моя фамилия Оганесов, — сказал он.

— Ну и что? — Папугин небрежно приподнял одно плечо.

— Кто тут у вас самый главный? — голос у Оганесова сделался скрипучим, словно бы его присыпали стеклом.