Подлость плюс - Алексей Батраков Страница 5

— Чего молчишь-то, баб Паш? Что новенького в деревне?

— Чаво-чаво — сходу к теме перешла Пелагея Ивановна — бабы в сельмаге сказывали, участковый приезжал. Говорил, лихой человек один с тюрьмы убёг. Велел сказывать ему, кто чё узнат. Вот и новенько… Не тебя ли, милый, он ищет-то? — Пелагея Ивановна пристально, как это делают пожилые люди, посмотрела на переставшего жевать Глотова.

— Да ты что, баб Паш! — наконец опомнился тот — Ты же меня знаешь… Ну какой из меня тюремщик в самом деле. Может ещё убийца — скажешь… Не то это всё, совпадение…

— Ну-ну, дай Бог — вздохнула Пелагея Ивановна — Дай-то Бог…

Прошло ещё двое суток, за которые Лёва и бабушка Паша эх и наговорились вдоволь. У хозяйки и на душе отлегло, так приятно общаться было с Лёвушкой. Эх и чуткий всё ж он человек! Обо всём расспросит и внимательно всё выслушает. И о здоровье поинтересуется, и о новостях сельских. А как сочувствует! Сын Вениамин никогда так с ней не разговаривал, вообще её жизнью не интересовался. Свою-то жизнь не сумел устроить, сгубил из-за вина проклятого. Ну да ладно, всё равно пусть земля ему будет пухом. Сын всё-таки. А Лёвушка, конечно, совсем другой человек. Глаза-то какие добрые, как девичьи. Не всякая внучка родная так ласкова с бабушкой своей. Нет, не всякая…И ведь не пьющий Лёвушка совсем. Знает, что полон подпол водки, а третий день вторую бутылку допить не может. Взрослый-то мужик! Телевизор смотрит, да газеты всё старые перечитывает. Оставался бы совсем. В совхозе бы работал, по хозяйству помогал. Женился б на местной. Глядишь, и дом бы ему отписала…

На следующий день в магазине узнала Пелагея Ивановна, что у сельсовета фотографию вывесили. Беглеца того, что участковый ищет. Защемило у бабушки Паши что-то в груди, нехорошо стало. Пошла-таки, посмотрела. Домой вернулась, не помня себя. К иконе — сразу. Помолиться сил не хватило. Расплакалась тихо-тихо, по-старушечьи. Лёва телевизор выключил, подошёл. Приобнял её за плечи, расспрашивать стал. Почуял же неладное, понял всё, можно сказать. Высказала она про фотографию увиденную. Страха-то не было, обида только, что обманывал её Лёвушка. Да тот и сам, видно же, еле слёзы сдерживал.

— Ну хватит, баб Паш — голос Лёвушки дрогнул — Не хотел я тебе всё это рассказывать. Что в жизни моей получилось. И не потому, что сдашь ты меня, а потому, что ни за что отсидел я пять лет. Чужую вину на себя взял. Пытали меня менты, вот и не выдержал… Оговорил себя, будто почтальонку с пенсиями ограбил. Сильно били меня в ментовке, что угодно на себя наговоришь. Не дай Бог кому такое испытать. Поверь мне, баб Паш, ты ж меня знаешь…

Ничего не успела ответить Пелагея Ивановна. Встала вдруг с табуретки, а сказать ничего не может, только рукой в окно показывает. Взглянул в окно Глотов и похолодел весь: в палисадник двое входят, в милицейской форме. Посмотрел на бабушку обезумевшими глазами и в подпол кинулся. А Пелагея Ивановна успела ещё лицо ополоснуть под рукомойником.

— Здравствуй бабуля! — громко и зычно начал с порога участковый — Как поживаешь?

— Здравствуйте сынки. Поживаю потихоньку — Пелагея Ивановна старательно отводила взгляд от крышки подпола — Чаво ещё остаётся-то.

— Ясно — участковый заглянул в переднюю комнату — Подворный обход мы, бабуль, делаем. В бане у себя, в сараях давно была?

— С утра была…

— Мы посмотрим?

— Глядите…

— А чего, бабуль, газеты старые-то выгребла? — участковый приостановился на пороге.

— Стены надоть клеить — как-то сразу вырвалось у Пелагеи Ивановны — под шпалеры, чтоб не отходили.

— Ну-ну, если встретишь кого пришлого, подозрительного, сообщи уж как-нибудь…

Когда милиционеры вышли в улицу, Пелагея Ивановна расплакалась уже навзрыд. Не могла никак остановиться. Через двадцать минут вылез Глотов. Обнял бабушку, по волосам гладит, успокаивает. Спасибо, говорит, баб Паш, век не забуду, что ты для меня сделала. Уйду, говорит, я сегодня в ночь, не буду тебя подставлять…

— А может вернуться тебе, Лёвушка, — подала голос Пелагея Ивановна — А потом придёшь и живи у меня сколь хошь и…

— Да ты что, баб Паш! — не дал договорить Глотов — Они ж прибьют меня, точно тогда не свидимся. Ты никому про меня не говори. У них ведь и собаки есть, пустят по следу, вмиг отыщут… Ладно?

— Ладно-ладно. И так уж грех на душу, видать, взяла — Пелагея Ивановна встала под образами и принялась креститься — Не знаю даже, отмолю ли…

День этот длился, казалось, бесконечно. Когда совсем стемнело, присели на дорожку. Помолчали, как водится. Затем Глотов медленно поднялся с табурета. Закрепил за спиной рюкзак с бережно уложенными бабой Пашей пирогами и прочей снедью — Пошёл я… А ты спать ложись, отдыхай. Намаялась со мной-то…

— Да хранит тебя Господь — Пелагея Ивановна многократно перекрестила Лёвушку. На цыпочки приподнялась, чтобы в лоб поцеловать… Жгучая резкая боль под сердцем отозвалась по всему телу, нежданно и стремительно.

— Так надо, баб Паш. Кабы не сдала ментам — Глотов сбросил на пол окровавленный нож. Оттащил Пелагею Ивановну ближе к вешалке. Быстро набросал на умирающего человека всю висевшую одежду. Газет ещё подкинул. Поджёг. Сухие ткань и бумага занялись сразу. Глотов спешно прошёл к комоду. Забрал лежавшие там триста рублей. Двух сотен, что дала при жизни баба Паша, Лёве показалось маловато…

Вскоре дом Пелагеи Ивановны вовсю пылал, пробивая страшным заревом ночную мглу по всей округе. Глотов к тому времени одолел картофельное поле. Часто-часто, по-звериному как-то, отдышался. Ещё раз оглянулся и кинулся в побег…