Архив Смагина - Юрий Пивоваров Страница 5

С очередным заказом Иван разделался быстро – буквально за несколько дней. Пригласил меня в гости «на чаёк». При встрече подробностями не делился, из чего я сделал вывод – пустяки, рутина. И Иван подтвердил: там кризиса не было, просто разгильдяйство и безграмотность; кризис-менеджер там не нужен, там нужен оптимизатор. Я не думаю, что между двумя этими туманными терминами, определяющими не менее туманные функции, есть большая разница, мне кажется, они по своей сути идентичны. Но, если Ивану нравится такое разделение, пусть будет так.

Иван восседал в своём любимом кресле. Я в своём и тоже любимом. Иван курил редко – баловался. На этот раз он неумело раскурил сигару и пытался пускать кольца. Я не эстет, попросил «затянуться», он великодушно позволил. Лицом я изобразил что-то вроде «умеют же люди», а подумал: что немцу в радость, то русскому человеку смерть. Вслух комментировать не стал. А вот кофе, приготовленный Иваном по очередному известному только ему рецепту, я искренне оценил, как всегда, на отлично.

Признаюсь, я не лишён любопытства и в вялотекущем разговоре дипломатично заострил внимание на странных телефонных звонках – должна же история получить хоть какое-то продолжение. На это Иван отреагировал по-философски: на свете есть много чудес, мой добрый приятель Игорь Горациович… Ясно с ним, в общем. Но не верил я ему: не такой он человек, чтобы пройти мимо такого казуса. Думаю, что всерьёз он звонки не воспринял, иначе бы сразу попытался раскрутить этот маленький ребус. Но заинтересовался и занял выжидательную позицию. Может, ждал третьей выходки от таинственного незнакомца?

Когда я пытаюсь изложить позицию Ивана по тому или иному вопросу, то почти всегда говорю в предположительной манере. Это неслучайно. Не скрою: я иногда плохо понимаю своего друга. Общее направление его мыслей, жизненную позицию я улавливаю и в основном разделяю, но говорить о каком-то родстве душ, волшебном сходстве мнений по любому вопросу я не могу.

Иван – он странный, прошлое его окутано туманом. Он не говорит – я не спрашиваю: всему своё время. Иногда я пытался вытянуть из него сокровенное, но на моём пути тут же ставился заслон из иронии и дурашливых приколов. Мы как-то ехали на его машине по окраинной улице Ленина. И я в продолжение плавно завязавшегося разговора о личном спросил его о Глебе, его старом приятеле: как познакомились, когда… Иван посмотрел на меня, словно я посягнул на принадлежащую только ему святыню, сменил настрой и понёс.

«Не понимаю, – сказал он, – мы сейчас едем по живописной улице с судьбоносным названием. История словно замерла. А где улицы под названием “Третья демократическая” или “Тупик империалистический”? И почему, – он строго посмотрел на меня, – левые всегда говорят: “Наше дело – правое”? В то время как их дело – левое? Они что – со следа сбивают?»

Затем он предложил дать название перекрёстку. Дело в том, что улица Ленина пересекала под прямым углом улицу Плеханова. Вот эту дорожную конфигурацию Иван и хотел назвать «краеугольником» – точкой соприкосновения и борьбы двух философских и политических тенденций. Добавил при этом, что, возможно, именной этой борьбой и был обусловлен псевдоним, совершенно неверно связываемый с известным ленским расстрелом. Намного раньше этого печального события Плеханов именовал себя в газетных публикациях Волгиным и, вероятно, этим надоумил пролетарского вождя ассоциировать себя с могучей сибирской рекой. Болтал он ещё довольно долго и не по существу. В общем, ушёл от ответа. И так – неоднократно.

Прошло несколько дней – тишина. В это время я имел возможность серьёзно покопаться в архиве и отобрал несколько интересных, на мой взгляд, дел. Сказать «интересных» мало. Я был удивлён крайне: не верилось, что в те далёкие времена нашлись люди, способные создать службу, хоть и маломощную, призванную раскручивать проблематику, совершенно не вписывающуюся в тот ритм и формат жизни. И был удивлён дважды, если не сказать поражён, по той причине, что даже не подозревал о фактах, вполне заслуживающих и обнародования, и обсуждения, и изучения, и понимания, и даже честного признания: они, эти факты, в некоторой части своей пока нами не понимаемы.

Тревожный звонок в конце концов состоялся. Но звонил не таинственный незнакомец Ивану, а Иван мне.

– Ерунда какая-то, в голове не укладывается, – сообщил мне мой приятель, – лодка, целый катер, утонула…

Я вообще-то привык к его манере вести разговор, но ни отрывочные воспоминания недавних бесед, ни попытка запустить фантазию не помогли: я ничего не понял. И только после наводящих вопросов и доходящих до грубости реплик кое-что уяснил. На любимом Ивановом озере исчезла лодка, притом с пассажирами. Ушла и не пришла. Лодка-то полбеды, но вот люди. Там того озера-то… Естественно, я задался вопросом: а при чём здесь Иван? Выяснилось, что среди исчезнувших пассажиров был хозяин дома, где Иван иногда оставлял машину. Они были немного дружны, частенько и не без взаимного интереса общались. Печальную эту новость он узнал от хозяйки, которую вдовой называть не спешил. Пропала – это ещё ничего не значит. Рыбаки могли загулять, пошутить, мало ли что они ещё могли. Как бы то ни было, взволнован Иван был если не чрезвычайно, то чрезмерно.

Я отметил про себя: Иван чего-то не договаривает. Не мог трагический случай, притом окончательно не известно, что это за случай, настолько выбить его из колеи. Поэтому, когда мы, переговорив по телефону, встретились, я был решителен. Если ранее я проявлял немалую дипломатичность и великодушно ему прощал всякого рода недомолвки, то на этот раз занял наступательную позицию и буквально потребовал объяснений: в конце концов, друг он мне или нет? Представляете, сработало.

Иван опять вспомнил тот факт, что озеро пользовалось дурной славой. Должен признать, что это воспоминание меня немного разозлило, ибо относился Иван к этой «славе» иронично. Но мой конфликтный запал быстро остыл, так как Иван не стал нагонять туман и рассказал мне о случае, с ним происшедшем, о котором он ранее умолчал.

Дело было так. Иван приехал на озеро вечером, позднее, чем рассчитывал. Задержали дела, и первоначальный план рыбалки, включающий в себя вечернюю зорьку, рухнул. Рухнул – так рухнул. Иван установил свою маленькую палатку, развёл небольшой костерок и без всякого ущерба для душевного состояния скоротал ночь. Да и какая летом ночь? Ранним утром он вышел «в открытое море» на надувной лодке. Место ловли было намечено заранее, к нему он и следовал. Утренние сумерки искажали дневную действительность, виды открывались причудливые. Вдалеке призывали к новому дню петухи, какая-то птичка, возможно, сойка, резкими истеричными выкриками шевелила нервы. В общем, утро как утро.

Грёб Иван не спеша, к месту добирался минут десять. Нашёл свои родимые поплавки, закреплённые ещё месяц назад, привязался, бросил прикормку и решил немного подождать – для заброса удочек было темновато. Скорее всего, он на мгновенье задремал. Именно на мгновенье. Такое бывает. И вот в это мгновенье и произошло нечто, приведшее к тому, что лодка набрала приличное количество воды. Иван уловил движение, но, что произошло, не понял. Сознание восстановило картину, и получалось, что лодка сильно качнулась, резко. Но несильно повернулась – её удержали натянутые якорные верёвки, и зачерпнула воду, словно какая-то мощная сила надавила на борт сверху или потянула его снизу. Результат – полно воды и очень даже неприятный осадок в душе и где-то даже в пятках.