Дневник покойника - Андрей Троицкий Страница 5

Для кого он все это писал? Почему в дневниках так много пошлости? И до обидного мало сказано о главном деле его жизни – о работе, о творчестве? Для себя Дорис нашла ответ на этот вопрос. За личиной циника он прятал ранимую душу истинного художника и высокое дарование, данное Богом. Правда, можно найти и другое объяснение. Талант великого режиссера уживался с пошлой, мелочной, корыстолюбивой натурой. В том, что Лукин великий режиссер, Дорис, имевшая счастье видеть все его спектакли, не сомневалась ни минуты.

Внизу страницы мелким неровным почерком, будто рука Лукина дрожала, написано:

«Опять приходил этот хмырь. Мы говорили четверть часа. В его присутствии мою волю парализует. Становится страшно, нить разговора теряется, я перестаю понимать смысл сказанных слов. Только тупо смотрю на него и киваю головой. Хочу сказать «нет», но не могу. Кончится это тем, что он убьет меня. Или наоборот. Я пообещал, что раздобуду деньги к следующему четвергу. Сумма немалая, но я знаю, у кого можно взять в долг».

В самом начале записей упоминался какой-то человек с тяжелыми кулаками. Лукин мог сказать «нет», но, охваченный страхом, согласился что-то сделать. Что именно? Об этом ни слова. Записи короткие, отрывочные. Невозможно понять, о чем идет речь.

«Что ж, пора подбираться к «Евгению Онегину». Меня отговаривают, постановка слишком сложная и затратная. И все почему-то хотят видеть в главной роли Савина. Но из него Онегин – как из дерьма конфета. О том, как решить проблему с костюмами и декорациями, надо думать. Нужно удешевить это дело настолько, насколько это вообще возможно. Или полностью перейти на язык условностей. Отказаться от декораций. Актеров одеть в современные костюмы. Тогда спектакль можно везти за границу. По Европе и в Америку». И три восклицательных знака.

Стук в дверь заставил Дорис вздрогнуть.

– Темно уже, – появился на пороге Грач. – Надо выезжать, а то не успеем. Пойду машину заводить.

– Через минуту буду готова, – ответила Дорис.

Девяткин бежал тяжело. В груди что-то свистело. Когда прорывался табачный кашель, приходилось замедлять бег. Он никак не мог миновать пустырь, продравшись сквозь заросли молодого ольшаника и чертополоха. Подошвы ботинок скользили по мокрой траве, ветви кустов вязали ноги. Девяткин несколько раз падал, теряя ориентировку в пространстве, и едва не выронил пистолет.

Человек, бежавший впереди, был проворнее и моложе своего преследователя. Кажется, он неплохо знал местность, поэтому взял через пустырь не напрямик, а сделал небольшой крюк, чтобы не попасть в самые дебри густой травы, – и выиграл немного времени. Когда Девяткин наконец оказался на ровном месте, он увидел на краю высокой железнодорожной насыпи человека, взбиравшегося наверх. Справа на высоком бетонном столбе был укреплен фонарь, освещавший железнодорожное полотно и подступы к нему.

– Стой! – заорал он, срывая голос. – Стой, или стреляю! Стой, гад…

Человек передвигался на карачках. Услышав голос за спиной, он остановился и бросил быстрый взгляд вниз. Плюнул, взобрался выше и скрылся за краем насыпи. Выругавшись, Девяткин полез следом. Сначала подъем шел хорошо, затем гравий стал осыпаться под ногами и пришлось встать на четвереньки. Чтобы закончить подъем, не хватило минуты. Нога зацепилась за какой-то толстый кабель. Майор изо всех сил дернул ногой, и тут гравий посыпался вниз, увлекая его за собой. Девяткин съехал с горки, больно ударился плечом и услышал, как затрещала ткань пиджака, лопнувшего на спине.

Оказавшись у подножия насыпи, он поднялся и снова стал карабкаться вверх. Когда до рельсов оставалось всего несколько метров, загудел, вынырнув из темноты, локомотив. Девяткин замер, дожидаясь, когда мимо пройдут вагоны и несколько пустых платформ. Железнодорожная ветка вела к ремонтному заводу, поезда здесь проходили всего два-три раза в сутки.

Спустившись вниз с другой стороны насыпи, он вдруг осознал, что преследуемому человеку будет трудно уйти. Впереди, за узкой полосой поля, виднелись посадки молодых сосен, а дальше – прямое, хорошо освещенное полотно шоссе. Человек где-то здесь, рядом. Не разбирая дороги, майор побежал вперед, но почему-то оказался не на гладком поле, а в мелком зловонном болотце, заросшем осокой. Человек, бежавший впереди, опять обхитрил его, взял краем, обошел болото и легко добрался до поля, даже не промочив ноги.

Пришлось дать задний ход и обойти болотце по едва заметной тропинке. Ступив на твердую землю, Девяткин прибавил обороты и вскоре увидел впереди человеческую фигуру. Сердце застучало быстрее. Теперь беглеца и преследователя разделяли метров сто с небольшим. Человек бежал как-то неуверенно, высоко поднимая левую ногу и чуть приволакивая правую. То ли он совсем выдохся, то ли, спускаясь с насыпи, неудачно упал. Девяткин, чувствуя, что его шансы растут, забыл об усталости и побежал быстрее. Человек на минуту потерялся среди сосновых стволов, но вскоре появился снова.

– Стой! – заорал Девяткин и выстрелил в воздух. – Стреляю…

Человек обернулся и выпустил пару пуль в преследователя. Охваченный азартом погони, майор не стал падать на землю, даже не сбавил темпа. До сосновых посадок рукой подать, а там дорога. Развязка наступит через пару минут.

Первый раз Девяткин оступился, поскользнувшись на мокром камне, выступавшем из земли. Через несколько шагов споткнулся о бетонную балку, неизвестно как оказавшуюся здесь, а еще через пару метров ступил ногой в пустоту и провалился в неглубокий колодец, по дну которого проходила газовая труба. Выпустив из руки скользкую рукоятку пистолета, он ударился затылком о кирпичную стенку колодца с такой силой, что в голове зашумело.

…Девяткин сидел в грязной луже и думал о том, что надо выбираться из этой помойки. Уже то хорошо, что он не потерял сознание, что вообще жив. Он посветил вокруг огоньком зажигалки, поднял пистолет и стал медленно карабкаться вверх по ржавым скобам. Выбравшись наружу, вдохнул сырой свежий воздух, шагнул вперед и увидел у дороги далекий абрис человеческой фигуры.

Сделав несколько шагов вперед, майор остановился, сел на мокрую траву, засучил штанину и ощупал голень левой ноги. Вздохнул и положил пистолет на землю, наблюдая, как человек достиг шоссе, прихрамывая, пошел вдоль освещенной трассы по направлению к Москве и через минуту скрылся из вида. Видимо, этого сукина сына где-то неподалеку ждала машина.

Девяткин пошарил по карманам разорванного, перепачканного грязью пиджака, вытащил пачку сигарет, зажигалку. Руки еще дрожали – то ли от напряжения, то ли от сознания того, что партия, которую он уже считал своей, проиграна. В самый последний момент. Так глупо, так бездарно… Он закурил, задержал теплый табачный дым в груди. Голова приятно закружилась, а боль в ноге ненадолго ушла.

Грач водил машину медленно, как-то неуверенно. Он слишком близко наклонялся к рулю, сжимая его с такой силой, что пальцы становились белыми. За всю дорогу он выдавил из себя всего несколько слов и облегченно вздохнул, когда «Ауди», почти новая, доставшаяся от покойного отца, остановилась у служебного подъезда театра.