Кто есть кто - Фридрих Незнанский Страница 5

Я решил отправиться в суд, где рассматривалось дело Удоговой.

После недолгой волокиты в канцелярии мне выдали уголовное дело и я смог убедиться в том, что Валера Барщевский действительно старательно выписал для досье все документы. Так что ничего нового для себя я не нашел. Кроме одного странного обстоятельства. Барщевский буквально перед своей болезнью опять заявил об изменении меры пресечения. Очень странно. Зачем тогда надо было его отзывать? Непонятно.

Однако о том, как именно надо строить защиту, в адвокатском досье не было ни слова. Это тоже было странно. Барщевский вел защиту около месяца. Он должен был хотя бы в общих чертах набросать план, отметить, какие аргументы есть у защиты, то есть у него, а теперь у меня. Может быть, эти записи остались у него?

Я набрал домашний номер телефона Барщевского.

«Здравствуйте, с вами говорит автоответчик. Если вы хотите оставить сообщение, говорите после звукового сигнала. Спасибо», – ответил мне из трубки голос Барщевского.

Ах да, он же в больнице! Надо будет выяснить в какой.

Я некоторое время поразмышлял о своих последующих действиях. Конечно, дельце плевое. И практически ничего не обещающее. Скажите на милость, как можно защищать человека, который пробил милиционеру череп в пьяном виде? Нападение на блюстителя порядка – это вам не шуточки. Пожалуй, это одно из немногих правонарушений, за которое у нас карают скоро и эффективно. Как это ни печально, себя самое наша милиция бережет лучше всего…

Однако возвращаться в родную юрконсультацию у меня не было ни малейшего желания. И я зашел в канцелярию суда, получил разрешение на свидание с заключенной и поехал в Бутырку. Посмотреть своими глазами на эту хулиганку.

Через полтора часа я уже сидел в душном и мрачном кабинете следственного корпуса Бутырской тюрьмы и ожидал Зою Удогову.

Лязгнула и открылась дверь. Молодой контролер, убедившись, что я нахожусь в комнате, встал боком и сделал головой движение, которое могут делать только тюремщики, – вроде бы ничего такого, приглашение в комнату, а все-таки чувствовалось в этом движении подбородком что-то презрительно-высокомерное. И чувствовал это прежде всего заключенный. Чувствовал и понимал, что здесь, в этих стенах, ни он, ни его несчастная жизнь не представляет ровно никакой ценности и полностью зависит от вот этого движения подбородка.

Как я уже говорил, фотография Удоговой в деле имелась. Но углядеть сходство между женщиной, которая вошла в комнату, и изображенной на фотографии было невозможно. С фотографии смотрела улыбчивая блондинка с большими темными глазами и пухлыми губами. В дверной же проем вошло невысокое существо с лицом землистого цвета, взлохмаченными стрижеными волосами, каким-то безумным взглядом воспаленных глаз. Под правым глазом желтело пятно – явно последствия синяка. Одета она была в грязный, кое-где порванный, застиранный до невозможности больничный халат. Словом, мои предположения оказались правильными – передо мной стоял типичный деклассированный элемент.

– Здравствуйте.

Она кивнула. Я жестом пригласил ее сесть. Она, прихрамывая, подошла к тюремному табурету и тяжело опустилась на него. Села и уставилась на меня пустым и безнадежным взглядом.

– Меня зовут Юрий Гордеев. Я ваш новый адвокат. Вместо Валерия Барщевского.

В глазах Удоговой появился вопрос.

– Какой Барщевский? – устало спросила она.

Вот те раз! Неужели Валера ни разу с ней не разговаривал?

– Вы не встречались с ним?

– Нет.

Я подумал и решил, что это даже к лучшему.

– Ну что ж. Ничего страшного. Я буду вас защищать.

Она кивнула:

– Сделайте милость.

Я пропустил это мимо ушей.

– Итак, Зоя Умалатовна…

– Я не Зоя, – еле слышно произнесла Удогова.

Я открыл папку с адвокатским досье и снова заглянул в анкетные данные. «Удогова Зоя Умалатовна» значилось там. Никакой ошибки.

– Позвольте, я что-то не пойму. Вас зовут Зоя Удогова?

– Нет.

Может быть, она к тому же еще и сумасшедшая?

– Кто вы, в таком случае, – терпеливо спросил я.

Она тяжело вздохнула.

– Вы все равно не поверите.

«Сейчас скажет, что она Мерилин Монро», – подумал я.

– Ну я постараюсь, – сказал я вслух.

– Меня зовут Вера Кисина.

– Как?

– Кисина. Вера. Я ведущая музыкальных программ на телевидении.

Ну вот. Я же говорил!

– Почему же в вашем следственном деле сказано, что вы Зоя Удогова. Работник Госбанка?

Она изменилась в лице:

– Как вы сказали? Работник Госбанка?!

– Да…

Она вдруг закрыла лицо руками и заплакала навзрыд. Сквозь всхлипывания я расслышал только что-то типа «я так и знала… все сходится».

Я бросился к графину с водой, плеснул в стакан и протянул его своей подзащитной. Сделав несколько глотков, она вроде успокоилась. От слез на ее лице остались только грязные разводы.

– Ну, – сказал я, намереваясь зайти с другого конца, – а теперь расскажите, как получилось, что вы напали на милиционера?

– Ни на кого я не нападала. Вы что, сами не видите, что я на такое не способна?

Действительно, представить, что она напала на сотрудника милиции, каким бы хилым тот ни был, да еще нанесла ему «телесные повреждения средней тяжести» представить было трудно. Хотя, за полгода, проведенные в Бутырке, она могла сильно измениться. Тюрьма еще не такое делает.

– В таком случае, как вы попали сюда?

Она пожала плечами:

– Не знаю. Меня посадили в машину. Потом держали в какой-то больнице. Потом сунули сюда…

Я вздохнул. Судя по всему, она была в глубокой «несознанке». Хотя смысла никакого в этом я не видел: развернутые показания она дала, следователь все тщательно внес в протокол допроса обвиняемой. Впрочем, Турецкий говорил, что некоторые преступники отрицают все и вся просто так, из любви к исскуству. Очень сильно в них чувство противоречия. И таких ничем ни уговорами, ни пресловутым утверждением о том, что «чистосердесное признание смягчает вину», не проймешь. Они будут до конца упорствовать и утверждать, что молоко на самом деле черное, а Волга впадает в Северный Ледовитый океан.

– Послушайте. Я ваш адвокат. И я должен вас защищать на суде. Поэтому, Зоя Умалатовна…

– Я не Зоя!!! – вдруг заорала она и опять зарыдала.

На крик вошел дежурный. Я сделал ему знак, и он удалился.

Вдруг она остановилась и сказала:

– Я прошу вас об одном. Узнайте, где мой сын. Что с ним. Дима Кисин. Я его не видела полгода. И не знаю, что с ним. Умоляю вас.