Одержимый женщинами - Себастьян Жапризо Страница 5

К этому времени – было восемь или полдевятого – мой муж, даже в пижаме и босиком, уже давным-давно должен был поднять тревогу. Такой фургон, как наш, выкрашенный в живописно-желтый цвет, в оборочках из тюля, напоминающий многоярусный свадебный торт, не мог остаться незамеченным. Я была уверена, что его уже засекли в нескольких километрах от того места, где мы находились. Все местные жандармы, наверное, уже брошены на поиски. Как знать? Может быть, они уже ищут в ближайшем лесу и могут появиться с минуты на минуту. Нужно было только дышать через нос, так здоровее, и спокойно дожидаться помощи.

Оставалось только одно сомнение, но оно не переставало тревожить меня. Мой муж не видел, как мужчина проник в наше «любовное гнездышко». Он только видел, как фургон неожиданно, необъяснимо сорвался с места, а я была за рулем. Что он подумал своим скудным умом, не способным к сомнению? Я достаточно знала его, чтобы представить себе: он просто решил, что я сбежала, потому что его не люблю – он-то достаточно знал меня, чтобы понять это, – и потому что перспектива провести с ним первую брачную ночь вызывала у меня отвращение. А если это так, то я яснее ясного видела, что за этим последует, – так, будто видела все собственными глазами. На редкость тщеславный и вдобавок раздосадованный унизительной ситуацией, в которой оказался, он не стал стучаться в первый освещенный дом, а, скорее всего, ковылял босиком по обочине до Сен-Жюльена, где он в полном изнеможении, весь в грязи, незаметно прокрался домой часа в три ночи и улегся спать, строя планы мести, чтобы привести их в действие после моего возвращения. Он уверился, что такая размазня, как я, никуда не денется, разве что отсидится денек-другой у тетки, а потом, видимо, заснул и сейчас еще спит, как, впрочем, и жандармы.

Я снова впала в отчаяние, когда неожиданно неподалеку хрустнула ветка. Раздались еще какие-то звуки. Я прислушивалась с замиранием сердца. Кто-то шел по лесу. С кляпом во рту, я могла только хрюкать, как поросенок, правда, намного энергичнее. Свободны у меня были только ноги, и я яростно сучила ими. От волнения и надежды глаза наполнились слезами.

Мгновение спустя на полянке показался лесник, настоящий, с усами, в фуражке, сапогах и с двустволкой. Увидев меня, застыл с открытым ртом.

Потом медленно подошел ко мне, у него под ногами трещали сухие ветки. Он сказал в полном изумлении:

– Бедняжка!

Я захрюкала еще сильнее, чтобы он поскорее освободил меня.

Он прислонил ружье к пеньку, вынул большой клетчатый платок и вытер себе лоб. Потом надел обратно фуражку и наклонился надо мной. Сперва он стал искать узел, чтобы развязать веревки, но в этот момент, как бы лучше выразиться, он увидел меня во всей красе – двадцатилетнюю, полуголую, растрепанную, при этом я не могла ни кричать, ни отбиваться, а только умоляюще смотрела на него.

Я увидела, что в нем что-то изменилось, хотя песня была старой, – он лицемерно повторял: «Бедняжка!», а сам тут же засунул свою здоровенную лапу мне между ног, рубашка задралась, когда я молотила ногами. Он восклицал с гнусной радостью:

– Какая мягонькая, ну чисто перепелочка!

Я изо всех сил пыталась защититься, отбиваясь ногами, у него свалилась фуражка. Но ему было на нее наплевать, как и на мое брыкание, на мои сдавленные крики. Негодяй трогал меня своими чудовищными ручищами за все места, лез под одежду, каждое мое движение все больше разжигало его, в конце концов я выбилась из сил и перестала сопротивляться его желанию. Я уже теряла сознание, когда увидела, как он спокойно расстегивает свой ремень. Я поняла, что все кончено, и закрыла глаза.

В ту же секунду я почувствовала рывок, и вдруг на меня перестала давить тяжесть, этот бесноватый куда-то делся…

Надо мной стоял беглец из крепости, в руках – ружье лесника, дулом книзу, а сам лесник катался по земле, стонал и держался обеими руками за голову.

Отдыхать мне пришлось не больше минуты.

Беглец изо всей силы ударил лесника ногой под ребра и сказал:

– Вставай, гнус!

Тот поднялся на колени. По-прежнему держась за голову, он стонал с закрытыми глазами – похоже, ему было очень больно. Он сумел встать на ноги, но был мертвенно-бледный, и по тому, как он опустил подбородок, я подумала, что, наверное, у него сломана шея или еще того хуже.

Беглец направил на него ружье. И сказал ему жестко:

– Теперь считаю до трех. На счет три будешь убит.

И тут же произнес:

– Раз…

Лесник в ужасе, шатаясь, побежал в заросли, крича от боли и держась за голову. Когда его шаги стихли, беглец поддал ногой его фуражку, валявшуюся на земле, и отбросил ее куда подальше.

Безмятежные птицы снова запели. Он положил ружье и склонился надо мной. Впервые я видела его так близко с тех пор, как он навел марафет; я и вправду сочла бы его красивым, если бы не обстоятельства нашей встречи и те эмоции, которые мне пришлось пережить. Он вынул кляп. Я совершенно искренне сказала:

– Спасибо, мсье.

Я забыла или почти забыла, в какое состояние пришло мое белье и что теперь я была еще оголеннее, чем раньше. Об этом напомнили мне его глаза.

Вместо того чтобы освободить меня, он посмотрел на меня так, что во мне снова вспыхнуло беспокойство. Я поняла, что он видит меня во всей красе: двадцатилетней и т. д., и т. п., и спросила почти беззвучно:

– Мсье, что вы задумали?

Вместо ответа он снова сунул мне в рот кляп.

Медленно, очень медленно он стал ласкать грудь, которую обнажил лесник, и сказал:

– И правда, мягонькая, чисто перепел очка.

Хотя непохоже было, что он издевается. Казалось, он заворожен. Я поняла, что все кончено, и закрыла глаза.

Но дальше он не пошел. Развязал веревки, сначала молча, потом помрачнев, потом сказал мне:

– У меня не было женщины целых шесть лет, но я не из тех, кто берет силой.

Когда он освободил меня, то помог встать на ноги. Мне было больно, но я думала только о том, чтобы не упала рубашка, у которой оборвалась одна бретелька. Я не смела больше смотреть на него. Он поднял мои туфли и передал мне.

Я покорно последовала за ним до старой кареты скорой помощи. Правой рукой он держал ружье лесника, а подмышкой левой – импровизированную веревку. Канистру с бензином он поставил возле фургона. Он наверняка вернулся к началу битвы, раз успел расслышать эту мерзкую фразу насильника, а потом бесшумно подойти и взять ружье, прежде чем вмешаться.

Сделал бы он это сразу, рискуя быть схваченным, если бы пришел позднее, или позволил бы изнасиловать меня у него на глазах, думая лишь о том, как бы завладеть ружьем? Я вспомнила слова унтер-офицера Мадиньо: «Этот человек сам насиловал и убивал».

Заливая бензин в бак, он сказал мне, не оборачиваясь:

– Идите, переоденьтесь. Едем.

В полной прострации я забралась в «любовное гнездышко». Я смогла отыскать чистые трусы, но никакого платья, кроме свадебного – его единственное он пощадил, когда вязал свою веревку. Мне на глаза опять навернулись слезы, но я взяла себя в руки. Я слишком многое пережила, чтобы продолжать вести себя как покорная овца, и решила быть расчетливой и хладнокровной. Я найду способ изменить ситуацию в свою пользу, и тогда он мне за все заплатит.