Прожорливое время - Эндрю Джеймс Хартли Страница 5

Не было ничего удивительного в том, что Эсколм остановился в «Дрейке». Томас доехал на метро по «красной» линии до Чикаго и прошел пешком до начала «Великолепной мили», квартала дорогих и роскошных зданий. Сама гостиница — неброская элегантность снаружи и застеленная красными коврами роскошь внутри — неизменно напоминала Томасу какой-нибудь хороший старый английский театр, построенный еще Генри Ирвингом, [2]где можно наткнуться на молодого Джона Гилгуда, [3]выскочившего в антракте из служебного входа сделать пару затяжек. В отличие от большинства небоскребов из стекла и стали, здесь не царил тошнотворный порядок. Престиж «Дрейка» заключался в определенной позолоченной обшарпанности, говорившей о почтенном — по меркам Чикаго — возрасте. Томасу это нравилось, но сейчас он почувствовал себя здесь чужаком.

Он быстро прошел под потолком с лепниной и массивными бронзовыми люстрами, обходя огромные кашпо с цветами, расставленные на манер дотов, и наконец обнаружил стойку администратора, где назвал номер Эсколма так, словно попросил политического убежища. Негр в форме указал на бронзовые двери лифта, обрамленные пальмами в горшках.

На Томасе были потертые джинсы и фланелевая рубашка под кожаной курткой. Он поймал на себе скептический взгляд дамы в костюме от Шанель и посмотрел на нее с таким вызовом, что она поспешно принялась шарить у себя в сумочке.

Эта агрессия была напускной. В подобных местах Томасу всегда хотелось заправить рубашку и выпрямиться. Он словно пытался — тщетно, разумеется — сойти за своего или произвести на кого-то впечатление, что еще хуже. Найт раздраженно подумал, что Эсколм настоял на том, чтобы встретиться именно здесь, как будто хотел утереть бывшему учителю нос своим успехом, и тотчас же одернул себя.

Этот Дэвид был неплохим парнем. Пусть странным, возможно, немного невротическим, но в нем не было ни заносчивости, ни злобы.

Двери кабины открылись, Томас вышел, осмотрелся по сторонам и прошел по коридору к номеру 304. Дверь была сделана из дорогого массивного дерева, скорее всего тика. Такая хороша для особняка, но никак не для гостиничного номера. К ней оказался прицеплен такой же массивный бронзовый молоток.

Найт постучал и стал ждать.

Ответа не последовало, и он постучал снова.

Вдруг дверь распахнулась, и Томас после десятилетнего перерыва снова увидел Эсколма.

Их встреча получилась странной. Распахнув дверь настежь, Дэвид какое-то время молча таращился на гостя, затем повернулся к нему спиной и, бормоча что-то себе под нос, быстро вернулся в комнату. Дверь оставалась открытой. Пройдя внутрь, Томас смущенно остановился, глядя на то, как хозяин номера рассеянно перебирает книги, лежавшие на столе, после чего с яростным криком смахнул их на пол. Все то, что он слышал в голосе Дэвида Эсколма по телефону, усилилось в разы.

Казалось, литературный агент забыл о своем посетителе. Он возбужденно расхаживал по комнате, непрерывно шевеля губами, время от времени останавливался и тер виски обеими руками — картина бесконечного отчаяния. На нем было, вероятно, то, что считалось у него рабочей одеждой, но он снял пиджак, галстук и расстегнул несколько пуговиц на мятой рубашке. Комната, куда попал Томас, являлась зеркальным отражением своего обитателя. Все изящное и утонченное словно опрокинул ураган. Пол устилали книги и бумаги, кофейный столик был опрокинут, а ваза с тюльпанами, прежде стоявшая на нем, валялась разбитая на ковре. На полу лежала знакомая коробка с компакт-диском: «ХТС», альбом «Английское поселение».