Покаяние «Иуды» - Ахмет Хатаев Страница 49

— О каких дружках ведешь речь, ведь он же серьезный человек? — небрежно обронил Эди.

— Они, конечно, не твоего полета пацаны, на инкассаторов и мокруху не пойдут, кишка тонка, но свое дело знают. Правда, больно хитрожопые, особенно Золтиков, — ощерился Виктор.

— Тебя опять понесло, цену себе набиваешь, знаток местных дел, — холодно заметил Эди, хотя упоминание этой фамилии его внутренне напрягло.

— Падлой буду не вру, мне об этом Андрюха, ну брат того надзирателя, рассказывал. Этого прохиндея Золтикова он знает хорошо, вместе тренировались в боксерской секции.

— Почему сразу прохиндей, может быть, он хороший человек, тем более боксер.

— Гнилой он человек и боксер хреновый, да и жадный до опупения, за копейку может удавиться. Понимаешь, через твоего соседа срубил кучу денег, а все жмотится, крохи со стола подбирает, — фырча от брезгливости промолвил Виктор и, быстро подтянув ноги, присел напротив Эди.

— Не пойму, как это через него можно срубить деньги, он вроде не местный и не коммерсант, — вопросительно произнес Эди, кивком головы указав на койку Бизенко.

— Да хотя бы нырнув пару раз к полякам по его делам, что для Золтикова не составляет труда.

— Через реку, что ли? — с искренним удивлением спросил Эди, будучи уверен, что это практически невозможно, поскольку был убежден, что каждый метр советской границы находится под надежным контролем.

— А то как, не по мосту же широким шагом, — весело ответил Виктор, уловив, что он наконец-то произвел впечатление на этого непробиваемого крепыша.

— Вот дела, а я-то по своей наивности думал, что наша граница на замке.

— На замке, но не для Золтикова. Его, как говорит мой кореш, может остановить только танк, так как ему неизвестно, что такое честь, совесть и всякая тому подобная чепуха. Ради денег он готов на пузе проползти столько, сколько мы ногами не пройдем.

— Хорошо сказано, сейчас придумали? — улыбнулся Эди.

— Нет, это слова Андрюхи, я лишь чуть-чуть добавил, — вновь ощерился Виктор.

— Тогда чего твой приятель, к тому же мент, с ним дружит? Ведь по их уставу он должен его поймать и засунуть в кутузку.

— Андрей со всеми дружит, такой он человек.

— Уж не ангел ли твой мент? — усмехнулся Эди.

— Не-а, он просто влюбленный дурак, на днях вернулся из Крыма от своей зазнобы с гарбузом ^[58] и ходит злой на весь мир, а мы говорили ему, не заводись, не твоего поля ягода эта энкавэдэшная сучка. А он нам — у нас любовь.

Эди, уже понявший, что речь идет об Андрее, с которым ему пришлось столкнуться в санатории, внимательно слушал собеседника и обдумывал, как вести себя с ним дальше, поскольку от него можно было получить представляющие интерес сведения о Золтикове, который появился в поле зрения контрразведки после задержания «Иуды», и самом Андрее, по всему осведомленном о преступной деятельности Золтикова.

— …но ошибся, не все просчитал минский Холмс, теперь будет осторожным в сердечных делах.

— При таких друзьях и работе ему не до нее будет, — сочувственно заметил Эди.

— Андрюша не дурак, в ментовке пот не льет, а лишь протирает в дежурке седалище: сутки отбарабанил и два-три дня живет в свое удовольствие…

«Не исключено, что именно он сообщил тому беглецу с кейсом о задержании Бизенко. Все вроде стыкуется — работает в отделе милиции, куда доставили объекта, нужно только выяснить, дежурил ли в ту смену. Можно допустить, что он знаком не только с Золтиковым, но и с беглецом. В таком случае его немедленно необходимо брать в изучение. Остается о нем срочно рассказать ребятам…» — думал Эди, слушая разговорившегося собеседника…

— …занимается спортом, ходит в парилку и тому подобное.

— С ним-то понятно, а вот контрабандисту потеть уж точно приходится, надо же, впрягся к моему соседу и большие деньги гребет. Интересно, где он их хранит, не в сберкассе же? — поинтересовался Эди, чтобы разговор перевести на Золтикова.

— Ты его на кукан, как и инкассаторов, хочешь? — широко улыбнулся Виктор. — А то ничего не знаю, ничего не делал. А тут сразу: где бабло хранит?

— Вы меня не так поняли, у меня и в мыслях не было… — начал было пояснять Эди, чтобы окончательно разогреть собеседника, но тот, прервав его и театрально закатив глаза, выпалил:

— Не-е, кому-нибудь и поверил бы, но только не тебе, я же видел, как у тебя глаза сверкнули при упоминании денег.

— Вроде ты и сам не прочь бы обогатиться за его счет, но только он тебе не по зубам, — усмехнулся Эди.

— Не пробовал даже подойти к нему, потому что он мерзкий тип.

— Но деньги-то большие, — иронично заметил Эди, окинув Виктора насмешливым взглядом.

— Я бы, может, и занялся им, но Андрюша отсоветовал, рассказал, что он тихушник и может любого за нос сам провести.

— Он что, в органах работает?

— Нет, что ты, Золтиков только на себя работает, а органы обходит стороной.

— Твоего приятеля же он не сторонится.

— Нет, он ему не опасен, а наоборот, может помочь, если что надо по линии ментовки сделать.

— Не через него ли вы хотите мне помочь? — спросил Эди.

— Не-ет, он не потянет, есть другие люди, у меня здесь все схвачено.

Еще долго говорил Виктор о своих возможностях влиять на решение судеб десятков минчан, используя контакты в местных органах исполнительной власти, приводя в подтверждение этому красочные примеры.

Эди же внимательно слушал его, находя в некоторых из них подтверждение тому, что он действительно располагает широким кругом знакомых среди людей, занятых в различных сферах жизни белорусской столицы. Рассказ собеседника расширил его представление о местной жизни, особенно что касалось ее теневой стороны, которая, по твердому убеждению говорящего, доминировала и определяла парадигму дальнейшего развития здешнего общества.

При этом Эди одолевала откуда-то неожиданно залетевшая в голову мысль о том, как мало официальные органы власти осведомлены об этой стороне жизни, что не позволяет им реально оценить складывающуюся на местах обстановку и влиять на нее в позитивном плане. Лишь прожекты вездесущих партийных пропагандистов и агитаторов, от которых народ отмахивается как от назойливых мух, мелькают повсюду, куда ни глянь, и навевают тоску от безысходности. И создается ощущение, что два начала и два содержания нынешней перестроечной жизни — власть и народ — существуют в параллельных мирах. Бурля и пенясь от внутренней насыщенности космическими идеями, они двигаются куда-то в неизведанном направлении, не имея перспективы в обозримом будущем соприкоснуться между собой и родить осязаемую и, более того, принимаемую большинством гармонию.