Музейный артефакт - Данил Корецкий Страница 49

Вместе с Бернштейном засобирались и остальные. Собственно, «остальными» был только Сухомлинов, потому что Охотникова окончательно развезло и он полностью утратил дееспособность. Из квартиры доктор и адвокат выводили своего друга, накинув его руки себе на плечи и с двух сторон обнимая за талию. Альбинос периодически запевал модную песню: «Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня, самая нелепая ошибка – то, что ты уходишь от меня…» Но сил хватало ненадолго, он замолкал и переставал шевелить ногами, тогда носки начищенных штиблет безвольно волочились по полу.

Феликс проводил гостей вниз и усадил в такси, а когда вернулся, оторвал табличку «П.П. Пятилетки» и растоптал ее крепкими ногами.

* * *

В СССР существовало много запретов, а главное – утраченная впоследствии способность их неукоснительно исполнять. Поэтому Александр Исаакович Бернштейн – «деловик» союзного уровня и подпольный миллионер, не смог себе позволить отлежаться до полудня, опохмелиться и принять тонизирующую ванну, а ровно к девяти пришел в свой кожно-венерологический кабинет. Потому что все граждане должны были свободно трудиться – не важно, с желанием или без оного, ибо свобода в то время понималась как осознанная необходимость, а кто осознавать докучливую необходимость не желал, признавался преступником-тунеядцем, и народный суд назначал ему год колонии – иногда условно, но чаще вполне реально.

Поэтому Александр Исаакович, мучаясь похмельем, принимал страждущих, Сухомлинов сидел в судебном заседании, вконец разболевшемуся Охотникову жена вызвала на дом прикормленного врача, тот за десять рублей выписал бюллетень, которого альбинос вполне заслуживал, только компрометирующий диагноз «алкогольная интоксикация» был заменен на социально нейтральный и универсальный «ОРЗ».

А Феликс Петрович проснулся около десяти, что по его меркам считалось – ни свет ни заря. Поспешно привел себя в порядок, быстро съел бутерброд с ветчиной, выпил чашку кофе, вызвал такси и в состоянии крайнего возбуждения помчался на Дворцовую набережную. Обойдя очередь и показав милиционеру удостоверение общественного эксперта-искусствоведа, он вошел в Эрмитаж и, сдерживаясь, чтобы не перейти на бег, быстрыми шагами направился в рыцарский зал.

Конные латники внимательно рассматривали его с высоты через смотровые щели своих шлемов, матово блестели клинки мечей и острия копий, уныло висели штандарты храмовников и госпитальеров, отсвечивали в косых солнечных лучах наклонные витрины. Феликс быстро обошел зал по периметру, вглядываясь в экспозиции. И вдруг остановился так резко, будто ударился о невидимую преграду. Остановился раньше, чем увидел то, что искал – просто почувствовал: вот он, здесь!

Под толстым стеклом на розовом бархате лежали рядком узкие хищные стилеты, стальная рыцарская перчатка с выгравированным орлом, крест Мальтийского ордена, толстая цепь со знаком Великого Магистра и… тот самый перстень! По сравнению с другими предметами он казался маленьким и скромным, но у Феликса бешено заколотилось сердце: он почувствовал, что это и есть легендарный магический предмет, вынырнувший из глубины веков. Да, точно как на дошедших сквозь пласты времени рисунках по воспоминаниям старших поколений: львиная морда, черный камень в пасти… Словно загипнотизированный, он склонился над витриной, не замечая, как изнеженные ладони гладят стекло, будто пытаясь сквозь него ощутить тепло несостоявшейся семейной реликвии. Если бы не молодой придурок, убивший его достойного предка… Причем не без помощи этого самого перстня, который вовсе не такой простой и невзрачный, как выглядит через бронированное стекло… Вон как загадочно и ласково улыбается лев… И очень хочет оказаться на пальце своего настоящего хозяина! И Феликсу очень захотелось надеть перстень на палец. Разбить, что ли, стекло, схватить заветный талисман, а там – будь что будет! Он был уверен, что лев поможет…

– Гра-а-ажданин, нельзя опираться на стеллаж! – рядом будто ржавые дверные петли проскрипели – подошла смотрительница, занудная высохшая старушка, которой могло быть не меньше лет, чем старинному перстню.

Феликс вздрогнул. Да что это с ним? Надо же, какие безумные мысли в голову лезут! Действительно, как под гипнозом…

– Извините, задумался!

– Задумаешься тут! Так задумаешься, что крыша набок съедет! – послышалось сзади. Феликс обернулся.

Это оказался мужчина неопределенного возраста с мятым лицом, в мятой черной рубашке, таких же брюках и неожиданной при таком наряде шляпе, правда, белой, но тоже мятой, так что можно сказать, общий стиль одежды был выдержан. Больше того, седоватая трехдневная щетина, которую в контрабандных американских журналах называли «шведской небритостью», имела модный в Швеции цвет – «соль с перцем» и, стирая контраст, связывала шляпу с остальным костюмом. Очевидно, столь тонкое чувство гармонии и стиля придавала незнакомцу изрядная доза волшебного эликсира, запах которого распространялся в радиусе двух метров вокруг.

– Э-э, Сергеич, опять нажрался! – осуждающе покачала головой старушка. И, смазав голосовые петли маслом благожелательности, пояснила Феликсу: – Это наш ночной сторож. Когда трезвый – замечательный человек, а когда нажрется… Да вы сами видите…

Снова убрав смазку, она обратилась к Сергеичу.

– И чего ты после дежурства домой не идешь?

– Не нажрался, а выпил! – с достоинством произнес мужчина и икнул. – А задержался потому, что зарплату получал…

Перипетии жизни незнакомца Феликса не интересовали, и он направился к выходу. Но Сергеич догнал его у мраморной лестницы.

– Нехорошее это колечко, – будто продолжая прерванный разговор, сказал он. – Я тут всякой чертовщины насмотрелся, в подвале… А как оно в зале появилось – вообще кино! Смотрю, вроде свет из-под двери пробивается, глянул в замочную скважину – а там два мужика в цилиндрах из пистолей друг в друга целят…

Феликс остановился.

– И что?!

– Что-что… Стрельнули, один и упал…

– А потом?! Потом что было?!

Сторож мрачно усмехнулся.

– А тебе чего, мало? Другой раз опять свет, заглянул – а там солдаты идут диковинные: шлемы с гребнями, щиты, мечи, ноги голые, в сандалях… Я потому и пью. Все думают – мне спьяну мерекается, а оно наоборот…

Сергеич был настроен подробно развить линию своей жизни, но Феликс не стал его слушать. Выполняющий роль личного шофера таксист прилежно ждал постоянного и щедрого клиента.

– Давай в вендиспансер! – рассеянно сказал Юздовский и сильно хлопнул дверью.

– Оп-па! – сочувственно поцокал языком водитель. – Вот оно как… Что ж, такое бывает… У меня вот тоже один раз…

– Типун тебе на язык! – в сердцах оборвал его Юздовский. – Я по делу! У меня там товарищ работает!

Но Бернштейн тоже встретил его как пациента:

– Неужели поймал-таки? А вспомни, что я тебе про эту Надьку говорил? Я ведь предупреждал! А ты мне что ответил? А теперь прибежал, как в попу клюнутый!