Восстание Феникса - Татьяна Бочарова Страница 49

Он чувствовал: происходит что-то нехорошее. Дочь отдалялась на глазах. Записалась в какой-то кружок по истории искусств, ходила туда три раза в неделю после уроков, возвращалась затемно. Основные предметы забросила, нахватала троек. По воскресеньям они с руководительницей кружка ездили в музеи и на выставки. Он сидел один в пустой квартире и загибался от тоски и одиночества. Ведь у него даже женщины не было за все эти годы. Случайные мимолетные связи не в счет. Он всего себя без остатка посвятил дочери, а она с ним так.

Учебный год Алка закончила из рук вон плохо, на сплошные трояки, зато с пятеркой по МХК. С сентября он нанял ей репетиров. Но Алка саботировала их, отменяла занятия якобы по болезни, убегала из дома, когда должен был прийти преподаватель. Под Новый год у них состоялся серьезный разговор.

– Алла, пойми, в мединститут поступить очень сложно. Нужно иметь пятерки по точным наукам. Надо начать готовиться уже сейчас, заранее. Поэтому измени свое поведение и сократи занятия в кружке. Они мешают тебе учиться.

Алла выслушала его молча, не перебивая. Затем сказала тихо, но твердо:

– Я не буду поступать в медицинский.

– А куда ты будешь поступать? – оторопел он.

– В МГУ на искусствоведение.

Это был удар ниже пояса. Несмотря на то что дочери было всего тринадцать, он вдруг ясно почувствовал, что она от своего решения не отступит. Он не спал всю ночь. Ворочался, вздыхал, ходил курить. Утром он пришел к выводу, что нужно бороться. Нельзя допустить, чтобы Алка стала музейной крысой, – именно так он представлял себе ее будущую профессию. После уроков он приехал за ней в школу.

– Ты чего? – спросила она удивленно.

– Домой пойдем. Уроки делать.

– У меня сегодня кружок.

– Никаких кружков! Домой!

Рядом стояли одноклассники. Они смотрели, как он тащит Алку под руку и запихивает в старенький «жигуленок». Она тихо плакала, отворачивая лицо.

Так началась их война. Долгая и кровопролитная, изнуряющая и лишающая сил. Алка врала и изворачивалась. Убегала из-под его носа. Назло ему рвала тетрадки по математике и физике. Пару раз он не выдержал, сорвался, отлупил ее ремнем. Она ушла к подруге и не возвращалась два дня. Ему позвонила мать подруги. Мягко намекнула, что с девочкой так нельзя, она уже совсем взрослая. Он грубо послал ее подальше и бросил трубку.

Так незаметно пролетело четыре года. Алка сдала выпускные экзамены и получила аттестат. Через неделю она подала документы в университет на искусствоведческий факультет. Он надеялся, что ее не примут – с троечным аттестатом. Но оказалось, что Алка победитель множества олимпиад по мировой художественной культуре. Ее взяли в первых рядах. А ему оставалось кусать себе локти. Вскоре Алка переехала в свою квартиру, доставшуюся ей от бабушки. Они все эти годы сдавали ее. Она в одночасье выгнала жильцов и, собрав свои нехитрые пожитки, была такова. Он звонил ей, умолял вернуться, даже пару раз плакал, но дочь была непреклонна.

– Я не хочу жить с тобой, – говорила она и вешала трубку.

Постепенно он привык узнавать о ее жизни из третьих рук. Все та же подруга Надя рассказывала ему, что Алка учится на отлично, нашла работу. Потом она защитила диплом, поступила в аспирантуру и начала писать диссертацию. Он надеялся, что у дочери появится кавалер и она смягчится, как всякая влюбленная женщина. Но кавалеров у Алки не было. Работа заменяла ей личную жизнь целиком и полностью. Он знал, что она увлеклась какими-то мифическими картинами, мечтает собрать коллекцию, посвящает этому все свободное время. Однажды он тайком пришел в музей, где работала Алка. Ее не было. Седая сухонькая старушка провела его в зал. Он смотрел и ничего не понимал. И на эту ерунду Алка променяла нормальную жизнь, солидную профессию, семейное благополучие? Какие-то сизые волки, перламутровые жабы, черные птицы с желтыми глазами. И всюду этот огонь, страшный, пожирающий все живое. Он был уверен, что написать подобное мог лишь безумец. А значит, и Алка тоже безумна, раз видит в этой фантасмагории какой-то смысл. Тем не менее он решил сделать шаг навстречу дочери. Позвонил и признался, что видел картины, от которых она без ума. Сказал, что они ему понравились, он не ожидал и все такое прочее…

Алка слушала молча, и в ее молчании явственно читалось недоверие. Затем она извинилась, мол, не могу сейчас, говорит, занята. Где-то рядом слышался сочный и густой баритон. Мужчина? У дочери дома мужик? Он был удивлен и возбужден. Наконец-то! Из нее выйдет вся эта дурь, она станет ласковой и покорной, какой должна быть женщина. Какой была Катя. Он сгорал от любопытства увидеть дочкиного кавалера. Достал Надю расспросами. Та показала фотку в телефоне. На ней Алку обнимал статный красавец брюнет. Алка сияла. Что-то дрогнуло у него внутри. Какое-то нехорошее подозрение возникло и лишило покоя. Зачем такому его Алка, веснушчатая, большеротая, лишенная женских прелестей, плоскогрудая и узкобедрая? Поматросит да и бросит.

Он стал караулить парочку у Алкиного дома. Сидел в засаде, за кустами, и видел, как они выходят из машины, смеющиеся, счастливые. Алка цвела. Она невероятно похорошела и даже немного поправилась, что ей шло невероятно. Глядя на нее, он глотал ком, вставший в горле. Родная, милая, самая любимая на свете. Видела бы Катюша! И вдруг – звонок Нади. «Дядя Валера, с Аллой беда. Она в больнице».

Он ничего не понимал. Почему больница? Что стряслось? Подумал, грешным делом, что Алка беременна. Катя тоже лежала с ней на сохранении. Попросил у Нади адрес. Та долго мялась, юлила. Потом призналась: «Это психиатрическая больница. Алла хотела совершить суицид».

Ночью он метался по квартире, как раненый зверь. Как? За что? Ему слышался голос Кати. Она укоряла его, плакала: «Ты не сберег нашу девочку. Как ты мог?» Утром помчался в больницу – его не пустили. Сказали, Аллу Валерьевну нельзя беспокоить. Он подстерег Надю, кое-как выпытал у нее, что да как. Получалось, предчувствия его не обманули. Этот чернявый мажор бросил его доченьку, его кровиночку. Из-за него она сейчас в комнате с решетками на окнах лежит под капельницей. Все из-за него…

Многолетняя боль, точно полноводная река, стремительным и бурным потоком хлынула в новое русло. Во всем виноват был этот… – он не называл любовника дочери по имени, а только «подлец» и «негодяй». Подлец должен был ответить за все. Он отомстит ему за Алку, а та поймет, что она для него дороже всего на свете. Он методично собирал досье на врага. Выяснил, что тот занимается картинами. Достал телефон, позвонил. Сказал, что давно коллекционирует редкие полотна. Готов уступить кое-что недорого, так как срочно нужны деньги. Мажор клюнул. Они договорились о встрече у него дома. В назначенный час он пришел. Они беседовали в гостиной, и он вдруг увидел висящую над диваном картину. Ту самую, которую видел в музее у Алки. Он даже не заметил особой разницы, но стиль и цвета узнал точно. «Что ж, – подумал он, – на ловца и зверь бежит». На следующую встречу он прихватил с собой нож, купленный в охотничьем магазине. И тубус.

У него всегда был отличный удар. Точно в сердце, ни миллиметра правее или левее. Обидчик не успел даже пикнуть. Он не спеша вытер платком рукоятку ножа. Затем так же, не спеша, зашел в гостиную. Снял картину, повесил на ее место другую, из дальнего угла. Затем срезал полотно и, свернув, положил в тубус, а раму отнес в кладовку, где находился добрый десяток таких же. Он был уверен, что подмену никто не заметит – картин в комнате великое множество. Дело было сделано. Он не спеша вызвал лифт и спустился, умело отворачивая лицо от камеры. Уж что-что, а это он умел. Хотел сразу поехать к Алке, но Надя сказала, что у нее процедуры. «Приезжайте попозже, когда капельницы закончатся. Недели через две».