Наследница поневоле - Ирина Львова Страница 48

Лиза, ничего не отвечая, прошла на кухню, закрыла за собой дверь. Трясущимися руками она до отказа открутила водопроводный кран и заплакала. Живо представив себе свой труп в кустах, девушка лишилась остатков самообладания.

Гавриил Иегудиилович Цуцульковский не был бомжем в полном смысле этого слова, то есть жилье — комната в коммуналке — у него имелось, но в силу множества разнообразных причин, а прежде всего давней крепкой дружбы с зеленым змием, он выглядел бездомным бродягой. Бывший музыкант, примерный семьянин и активный общественник незаметно для себя оказался за бортом собственной жизни. Жена умерла, дети… На детей он, конечно, обижался, но не очень.

— Пусть живут как хотят, — часто говаривал он, демонстрируя смирение истинного христианина. — Бог им судья…

Дети — сын и дочь — не раз и не два устраивали Гавриила Иегудииловича в заведения соответствующего профиля, но после курса лечения все возвращалось на круги своя. Они терпели, кормили, отмывали, лечили. Пережили продажу машины и гаража. Стерпели методичный вынос мебели… Но когда приличная однокомнатная квартира Цуцульковского в центре города превратилась, словно по мановению волшебной палочки, в комнату на задворках Пресни, детишки озверели и послали папашу ко всем чертям.

Сосед, работавший в геологических партиях, Гавриила Иегудииловича за пьянство не осуждал, ибо сказано же, кто без греха, пусть первый бросит камень. Почти постоянно он находился в разъездах, во время кратких посещений Москвы с удовольствием выпивал вместе с бывшим музыкантом и даже оставлял ему ключи от своей не менее убогой и запущенной, чем у Цуцульковского, комнаты.

Но недавно Гавриила Иегудииловича осенила крылом птица счастья — он встретил женщину, которую знал много лет назад, по которой когда-то тайно вздыхал, не смея надеяться на ответные чувства, и которая теперь, только теперь оценила его по достоинству! Она даже переехала к Цуцульковскому. Мало того, у нее периодически появлялись деньги, и она в отличие от большинства женщин понимала его мятущуюся душу, находившую успокоение лишь в вине, поскольку сама обладала не менее тонкой и страждущей душой.

Итак, оба они были натурами артистическими, трепетными и… нервными. Цуцульковский пришел к такому заключению, потому что в последнее время, когда намечалась нехватка денег, прелестная Берта лупила сожителя по уху, упрекая в лености и никчемности. Правда, когда деньги или выпивка появлялись, ссоры гасли и забывались.

Всерьез обижался Гавриил Иегудиилович только на одно — не случалось ему прогуливаться с любимой женщиной по московским улицам и переулкам, вызывая во встречных мужчинах черную и белую зависть. А не случалось это потому, что Берточка, смеясь, говорила:

— Ты, Гавриил, одет плохо. Вот принарядим тебя…

Только до принаряживания дело не доходило. Красавица предпочитала тратиться на тряпки для себя, мотивируя это тем, что ей, как женщине, они нужнее.

Гавриил Иегудиилович терпел и ждал, но обожаемая женщина все больше и больше ужимала его в правах. И вот однажды утром он вдруг осознал, что, если не придумает чего-нибудь, его счастье рухнет.

Он умылся, попил кипяточку и отправился к давнему приятелю, работавшему грузчиком в винном магазине. Цуцульковского питали две надежды: мясник Саня Ворона был щедрым, а значит, имелся шанс похмелиться, и мудрым, а следовательно, мог дать добрый совет.

Однако до Сани Гавриил Иегудиилович не дошел. Пересекая пустынную улицу, он заметил, как солидный, очень прилично одетый мужчина, озираясь, бросил в мусорный бак какой-то сверток.

Цуцульковский выждал, пока неизвестный скроется за поворотом, подбежал к мусорному баку и извлек оттуда… шикарный черный плащ — длинный, почти новый и очень элегантный.

Сердце бывшего музыканта гулко забилось. Он вспомнил давно канувшие в Лету времена, когда сам покупал и носил подобные вещи.

Первая мысль — загнать — была отметена им с неожиданно проснувшейся в нем гордостью. Гавриил Иегудиилович прижал находку к груди и потрусил домой.