Семь сказок о сексе и смерти - Патрисия Данкер Страница 47

Ведя машину по длинной дороге в Нарбонну, через Од и болотистые низины, мимо тополей, чья листва сверкает на солнце и серебрится на теплом ветру, я обдумываю ситуацию. Они видели Джорджа всего однажды, в сутолоке, на старой фотографии. В набедренной повязке и с сиськами из кокосов он выглядит несколько необычно. Завтра он будет увешан оружием, а лицо скроется под мятой бархатной шляпой. Да, голос у него характерный, но что они слышали? Приглушенную брань эпохи Возрождения! И потом, — это моя козырная карта, — они ведь уверены, что он уехал. Они не ожидают его встретить. А человек видит только то, что предполагает увидеть. Вот почему замужним женщинам так легко сходят с рук адюльтеры. Их мужья в жизни не поверят, что кому-то может понравиться эта старая вешалка. Нет, все в порядке. Просто нужно проследить, чтобы контрамарки были не в первые ряды.

Ур-ра! Первое представление распродано!

Нас рекламировали как “Королевскую шекспировскую труппу”, классическую постановку и т. д. и т. п. с цитатами, переведенными из “Файнэншл Таймс”. Я была совершенно права. Радикальные эксперименты, клянусь Аполлоном! Дайте нам чулки и камзол, да настоящую шпагу в руки — и никаких фокусов! Когда Джордж стоит на освещенной сцене в бархатной шляпе, с вышивкой на гульфике, а рядом Глостер и Эдмунд, мое сердце громко колотится. Не от страха, а от гордости. Не отвлекайся от субтитров, женщина, — говорю я себе. — Это твоя работа!

Мне казалось, что король больше благоволит к герцогу Альбанскому, чем к Корнуольскому.

Поехали.

Публика смотрит как завороженная. Они сразу поняли, что это семейная ссора. Милорды Бургундский и Французский купаются в патриотических овациях. Эдмунд выглядит излишне сексуально в обтягивающе-зеленом, с чем-то расшитым блестками вокруг причинного места. Наша постановка вполне может задавать тон зимней коллекции. Субтитры гипнотизируют. Идея оказалась гениальной. Я раздумываю, не применить ли эту технологию в Англии на утренних спектаклях для школьников. Язык Шекспира для них — как иностранный, если сказать, что это латынь, наверняка поверят.

Первый акт имеет шумный успех. Девочки великолепны. Сама злоба и мстительность. Валерия в роли Гонерильи превзошла себя. Но тут я слышу первый раскат грома — пока еще вдалеке, как раз когда Эдмунд выкрикивает в полный голос, на всю эту завороженную готическую парковку:

На помощь незаконным, боги!

Непристойный жест, которым сопровождается реплика (наверняка идея Джорджа) приводит зал в состояние экстаза.

Я начинаю молиться.

Услышь меня, Природа! О богиня! Услышь! Останови свое решенье. Пожалуйста, задержи грозу хотя бы до третьего акта. О, всемогущая, если ты прольешь свои воды сейчас, все пропало. Я разрываюсь между субтитрами и ожиданьем грозы. Черт побери, какой реализм! У нас записаны звуковые эффекты, этот веризм совершенно ни к чему! Джордж тем временем вдохновенно честит Освальда. Я прослушала эту его речь десятки раз, пока составляла из нее сцену домашнего насилия.

Плут, мошенник, лизоблюд, подлый, наглый, пустой нищий, оборванный, грязный негодяй; трус, жалобщик, каналья, ломака, подхалим, франт.

Нет, Джордж, тут должен быть другой акцент. И темп. Быстрее, как автоматная очередь. Шекспировские инвективы должны звучать так, как будто Маман орет на Луизу. Еще быстрее, и побольше яду:

…а на самом деле — смесь из жулика, труса, нищего и сводника, сын и наследник дворовой суки.

Да, да, отлично. Так-то лучше. О, господи, какая молния сверкнула на юго-западе!

ТРАХ! Яркий желтый зигзаг, после которого перед глазами плавают световые пятна, и потом жуткий грохот и треск, как будто валят лес, эхо отдается в небесах. Публика зашевелилась, в тревоге смотрит вверх. Электрический заряд аж покалывает в кончиках пальцев. Джордж прибавил звук, пытаясь перекричать гром. Такое впечатление, что в небе рушатся колонны. Я беспокойно разглядываю нависающую над нами недостроенную готику. Во влажном воздухе духота усиливается, раскаты словно гоняются друг за другом. Снова и снова сумрак озаряют желтые вспышки. Гроза приближается, отступает, снова подходит. Я велю Дельфине развернуть следующие субтитры. Быстрее, пока нас всех не пронзило молнией и не унесло потопом.

Вообще-то приближающаяся буря только усиливает эффект представления. До конца, правда, далеко, но смотрится потрясающе. Давай, Джордж, давай!

Я, государь, привык правдивым быть:

Видал я в жизни и получше лица,

Чем на любых плечах сейчас я вижу

Перед собой.

Он обводит взглядом зрителей, включает их в реплику. И тут, перекрывая гром, раздается пронзительный крик из восьмого ряда.

— C’est lui! Это он! Это он бьет Стило!

Только не это. Хуже уже некуда.

Матильда, верная до конца, забыв обо всем, вскакивает на ноги.

— Который? Где? Этот? Держи его!

Лоран, Бернар, Жан-Ив и Маман все еще работают в патрульном режиме. Они опрокинули стулья. Они приближаются к сцене.

— Останови их субтитрами! — ору я Дельфине по рации.

Соседи преодолевают субтитры и набрасываются на Джорджа.

Небеса разверзаются и с глухим треском отрубается электричество. Кто-то визжит. Амфитеатр погружается в хаос. Я так и не смогла решить, что это было: бедствие или благословение. Проталкиваясь к сцене, я слышу, как Альбани и Корнуол пытаются отодрать от Джорджа моих соседей, которые в сознании своей правоты пытаются произвести гражданский арест.

— Слушай, старик, ты там полегче. — Освальд ловкой подножкой сбивает с ног Бернара. Но от кого Джорджу достается на орехи, так это от Маман. Зрители устремились к выходам, все еще мерцающим в темноте зеленым светом, стараясь прикрыться от потопа программками. Господи благослови главного пожарника и его запасной генератор. Никто и не заметил драки на сцене. Я рысцой бегу в галерею. Оттуда можно наблюдать потасовку, какой позавидовали бы режиссеры спагетти-вестернов.

— Джордж! Джордж! Беги! Они убьют тебя!

Он, все еще в бархатной шляпе, выкатывается со сцены в галерею. Мы врываемся в епископский дворец и через заднюю дверь выбегаем на главную улицу. Джордж трусит впереди в своем трико, поддерживая гульфик. Меня того и гляди хватит удар. В висках стучит.

“Кафе дю Балькон”. Скорее! Подальше, в уголок. Это местное кафе. Никаких туристов. Только старики и фанатики видеоигр, которые ошиваются в таких барах по всей Франции. Деревянные стулья расшатаны. Мы падаем на них, глотая воздух. Мои брюки намокли вокруг колен. По лицу Джорджа струится грим. В бархате и перьях он похож на бродягу. Официант подошел принять заказ и теперь в изумлении пялится на расшитый гульфик.

— Два пива, — истерически выкрикиваю я по-английски.

— Успокойся, девочка моя, — говорит мне Джордж, — и скажи мне, что это было. Какого дьявола публика на меня накинулась?