Адское Воинство - Фред Варгас Страница 47

— Если вы мне соврете, я буду считать вас подозреваемыми. Это неизбежно.

— А как вы узнаете, что мы соврали?

— Я же легавый, я каждый день сталкиваюсь с ложью. Волей-неволей приходится ее распознавать, и с годами начинаешь это делать легко и быстро.

— И как вы распознаете ложь?

— По выражению глаз, по частому морганию, по напряженным движениям, по звенящему голосу, по торопливой речи. В общем, это как если бы человек вместо нормальной походки вдруг стал прихрамывать.

— Например, если я не смотрю вам прямо в глаза, это значит, что я вру? — поинтересовался Ипполит.

— Или наоборот, — улыбнулся Адамберг. — Двадцать седьмого июля был вторник. Антонен, мне бы хотелось начать с вас.

— Ладно, — сказал молодой человек, плотнее скрестив руки на животе. — Я почти не выхожу из дому. Потому что мне опасно ходить по улице, вот что я имею в виду. Я работаю дома, в Сети, на несколько сайтов, которые продают подержанные вещи и антиквариат. Не очень-то выгодная работа, но все же работа. Во вторник я никогда не выхожу на улицу, потому что по вторникам у нас рынок и на улицах толкотня до самого вечера.

— Он не выходил во вторник, — резко сказал Ипполит, наполняя единственный опустевший стакан на столе — стакан Данглара. — И я тоже. Есв иледис амод, отэ ончот.

— Он говорит, все сидели дома, это точно, — перевела Лина. — Но ты ошибаешься, Иппо. Я допоздна оставалась в конторе, заканчивала одно досье. Мы готовили материалы для апелляции, которые надо было сдать тридцатого июня. Я вернулась, чтобы приготовить ужин. А после обеда ко мне заходил Мартен, приносил мед. При нем были корзинки.

— Верно, — подтвердил Мартен, сцепил свои длинные пальцы и потянул их так, чтобы они хрустнули. — Я пошел на промысел в лес и оставался там до семи вечера. Позже там нечего делать, козявки расползаются по своим норкам.

— Онрев, — согласился Иппо.

— После ужина, если по телевизору ничего нет, мы часто играем в домино или в кости. Это интересно, — простодушно добавил он. — Но в тот вечер Лина не смогла играть с нами, она занималась этим своим досье.

— Адгок ано ен теарги с иман, отэ ен кат онсеретни.

— Хватит, Иппо, — быстро сказала Лина. — Комиссар здесь не для того, чтобы развлекаться с тобой.

Адамберг посмотрел на всех пятерых, на мать, занявшую глухую оборону в кресле, на лучезарную сестру, которая одна связывала своих родных с окружающим миром и давала им средства к существованию, и трех братьев, гениальных идиотов.

— Как комиссару известно, — сказал Ипполит, — Эрбье прикончили потому, что он был мразью. И еще он был лучшим другом нашего отца. Он умер потому, что Свита решила его схватить. Если бы мы захотели его убить, то могли бы сделать это гораздо раньше. Одного я не понимаю: почему нашего отца Владыка Эллекен схватил тридцать один год назад, а Эрбье — много лет спустя. Но мы не вправе обсуждать планы Эллекена.

— Лина мне сказала, что убийцу вашего отца так и не нашли. И даже вы, Иппо, не представляете, кто мог его убить? Ведь это вы вошли в комнату и увидели Лину с топором в руке?

— Убийца, — сказал Ипполит, чертя своей уродливой рукой круг в воздухе, — появился ниоткуда, из клубящейся тьмы. Мы никогда не узнаем его имя, так же как имена убийц Эрбье и трех остальных «схваченных».

— Они умрут?

— Не сомневайтесь, — сказал, вставая, Мартен. — Прошу прощения, но сейчас надо делать массаж Антонену. Мы это делаем ровно в половине седьмого. Если пропустить время, массаж не подействует. Но вы говорите, мы будем одновременно вас слушать.

Мартен достал из холодильника миску с какой-то желтоватой мазью, а Антонен осторожно снял рубашку.

— Тут главные ингредиенты — сок чистотела и муравьиная кислота, — объяснил Мартен. — Немножко пощипывает кожу. Зато хорошо впитывается в глину и не дает ей пересыхать.

Мартен стал бережно натирать мазью костлявую грудь брата. По взглядам сестры и двух братьев, которые перехватил Адамберг, было ясно: никто из них не верил, что Антонен наполовину состоит из глины. Но они делали вид, будто верят, чтобы успокоить брата, чтобы помочь ему. Ведь он разбился на мелкие кусочки, когда в младенчестве отец сбросил его с лестницы.

— Мы славные ребята, — повторил Ипполит, потирая свои длинные кудрявые белокурые волосы, нуждавшиеся в мытье. — Но мы не станем оплакивать ни отца, ни тех негодяев, которых Лина видела со Свитой. Вы обратили внимание, какие у меня руки, комиссар?

— Да.

— Я родился шестипалым. На обеих руках было по лишнему мизинцу.

— Ипполит у нас уникум, — сказал, улыбаясь, Антонен.

— Такое случается, хоть и нечасто, — сказал Мартен, который теперь массировал левое предплечье брата, накладывая мазь на определенные участки.

— По шесть пальцев на каждой руке — знак дьявола, — продолжал Ипполит, улыбаясь еще шире. — Так всегда говорили у нас в городе. Как будто можно верить в такую чушь.

— Но вы же верите в Воинство, — заметил Данглар, жестом попросив у него разрешения налить себе еще капельку портвейна, который был просто-таки ужасной гадостью.

— Мы знаем, что Лина видит Воинство, это совсем другое дело. Она его видит, она правда его видит. Но мы не верим в знаки дьявола и прочую чушь.

— Однако верите в то, что мертвецы скачут на конях по Бонвальской дороге.

— Майор Данглар, — сказал Ипполит, — если мертвые возвращаются, это не значит, что их послал Бог или дьявол. Кроме того, их Владыка — Эллекен. А не дьявол.

— Верно, — поддержал его Адамберг: он не хотел, чтобы Данглар затевал спор о Воинстве, которое видела Лина.

Уже несколько минут комиссар едва прислушивался к разговору. Он был занят тем, что безуспешно пытался прочесть собственную фамилию задом наперед.

— Отец очень стыдился моих шестипалых рук. Надевал на меня рукавицы, просил меня есть, поставив тарелку на колени, чтобы не класть руки на стол. Ему было противно на них смотреть, он считал позором для себя, что заделал такого сына.

И снова лица братьев осветились улыбкой, словно эта печальная история с лишними пальцами казалась им очень забавной.

— Рассказывай, — попросил Антонен, обрадованный тем, что сможет еще раз послушать такую замечательную историю.

— Однажды вечером, когда мне было восемь лет, я положил на стол руки без рукавиц, и отец жутко разозлился, это было пострашнее, чем гнев Эллекена. Он схватился за топор, тот самый, которым впоследствии его разрубили пополам.

— Это у него пуля повернулась в голове, — вдруг вмешалась мать, и голос ее прозвучал жалобно.

— Да, мама, конечно, это из-за пули, — с некоторым раздражением перебил ее Ипполит. — Он поймал меня за правую руку и отрубил шестой палец. Лина говорит, я упал в обморок, мама страшно закричала, весь стол залило кровью, и мама набросилась на него. Потом он взял левую руку и отхватил другой палец.