Флоренция - дочь Дьявола - Иоанна Хмелевская Страница 46

Веер стал обгонять Тарлтона. Калла вела скачку, и конкурентов у неё не было.

— Вы смотрите, что он делает! — орал кто-то рядом. — Что делает, сукин сын! Он же говорил, что не придёт! Где он был до сих пор!

— Не слушайте вы их, — заявила я, счастливая своим фуксовым выигрышем, Каллой с Веером.

— ..этот город так загазован, что в нем жить нельзя, никаких коммуникаций, никаких стоянок! Что делать человеку с машиной, сожрать её или с собой забрать, если он куда-то идёт?! — говорили за спиной пани Ада и пан Собеслав.

Разговор меня живо заинтересовал.

— Точно! Я два месяца жила в Канаде, в Торонто, самый промышленный город, и только раз за все время почувствовала запах выхлопного газа. Один раз! А тут мусоровоз сделал газовую камеру из целого автобуса!

— Как это? — полюбопытствовала пани Ада.

— Да очень просто! Мусоровоз стоял возле остановки, потому что для них нет ничего святого, автобус не мог причалить к краю тротуара и остановился рядом с мусоровозом. Так выхлопная труба этой заразы оказалась аккурат напротив дверей. Конечно, весь перегар летел прямо в салон. Водитель закрыл двери и отъехал, а весь этот ароматизированный воздух, естественно, остался внутри. К счастью, я на следующей остановке выходила, поэтому могла ещё задержать дыхание, но люди, которые ехали дальше, наверное, покинули автобус только в виде трупов. А вы говорите!

— С ума сойти можно! — высказался пан Рысь.

Все согласились. В шестой скачке все уже поняли, что Тадек с сопляком — это Скорек и Зимничек. Взглянув на табло, я увидела, что на них поставил свои деньги весь ипподром. Я посмотрела на это с омерзением и решила поставить на кого-нибудь другого.

Своё отважное намерение я реализовала в последний момент, потому что очередь в кассу вдруг застопорило: там объявилась несчастная жертва судьбы, тип, который все время что-то терял и ронял — то записи, то программку, то купоны, то ручку. Если бы в руках у него была граната без чеки, он и её уронил бы. Потом он вспомнил, что забыл сделать какую-то ещё ставку, вернулся и долго вспоминал, что хотел сказать…

Я это все выдержала только благодаря тому, что задумалась. Вспомнилась мне одна кассирша, которая лет десять назад работала в кассе триплетов, внизу. Она выплачивала выигрыши, и это был внеконкурсный, просто клинический пример человека не на своём месте. Она была довольно-таки пожилая и панически боялась денег, что можно было заметить невооружённым глазом издалека. Штуки эта кассирша выделывала невероятные. Приняв трясущимися руками билет от игрока, она долго смотрела на билет, потом начинала искать нужную копию. Ясное дело, рылась она в копиях не от той скачки, долго перекладывая стопки бумаг. Потом копия обнаруживалась, но зато пропадал сам билет. В конце концов она его находила, но забывала, куда положила копию, и начинала её снова искать. Найдя, наконец, копию во второй раз, она минуты три всматривалась в две бумажки, копию и оригинал. Насмотревшись, заглядывала в ящик с деньгами, потом запирала его и снова всматривалась в билеты. Затем опять отпирала ящик и начинала вынимать деньги. На середине подсчёта её охватывали сомнения в правильности своих действий, она снова запирала ящик и рассматривала билеты. Потом эта убогая пересчитывала деньги раз пятнадцать, но все боялась их отдать и прижимала купюры к груди, не уверенная, что все законно и правильно.

Ещё хуже бывало, когда какой-то беспечный игрок подавал ей не только триплеты, а и остальные билеты. Казалось, ей никогда не выпутаться из этого хаоса. Она начинала складывать суммы на этих билетах, и видно было, что ей это даётся таким же трудом, как горняку добыча угля кайлом. Пот струился у неё со лба, она отирала его платком. Игроки в очереди не скандалили: они стояли в страшном, гробовом молчании. Ибо стоило просто шепнуть: «Проще пани, вот лежат мои билеты», как она пугалась словно громом поражённая, сбивалась и начинала все сначала. Никогда в жизни я не видела такой неподвижности, такого каменного молчания, как в очереди в эту кассу. Счастье, что она работала там только полсезона. Иначе в психушку отправились бы все: и выигравшие счастливчики, и сама кассирша.

Только радость, что её больше нет на ипподроме, и помогла мне выдержать эту очередь. Потом я вернулась на своё место. Шестая скачка обещала быть весьма интересной. Вишняк устроил дело разумно: отстал всего корпусов на шесть. Он начал догонять основную массу лошадей ещё до поворота, потом присоединился к ним, но на внешней дорожке. Дирит стал вдруг ослабевать и отставать, и Гельвеция Вишняка оказалась уже не на последнем месте. Вперёд вышли Борис с Фалангой, то есть, согласно мафиозному уговору, Скорек с Зимничеком, которого окрестили сопляком. Гельвеция вошла в поворот по очень широкой дуге, и Вишняк, спокойный, что теперь уж обязательно проиграет, перестал её придерживать и пустил свободно.

Если бы он знал, какие последствия принесёт его самоуверенность, он бы скорее рисковал быть дисквалифицированным до конца сезона, чем пустить лошадь бежать.

Разные вещи мне случалось видеть на этом ипподроме, но все же бывали моменты, когда и я разевала от изумления рот. Гельвеция вдруг припустила как стрела. Она промелькнула мимо всех остальных лошадей, не скакала, а летела, полная энергии и желания выиграть. Вишняк на середине финишной прямой сообразил, что происходит, но ведь не мог же он осаживать лошадь открыто, перед самыми судьями! Он только подобрал поводья и сидел, как мешок с картошкой. На трибунах стоял рёв, Гельвеция как пуля мчалась к первому месту. Вишняк в отчаянии решился наконец и сделал попытку её придержать, но все равно Гельвеция выиграла два корпуса.

— Вот ведь что значит Езерняк! — сказала с уважением пани Ада. — Как лошадь подготовил! Я на неё поставила, люблю ставить на всякие фуксы.

Копаясь в купонах, мы с Марией обнаружили, что все-таки поставили на Вишняка, и ужасно обрадовались, потому что выплата обещала быть немалой.

— Жаль, Вишняку придётся возвращать бабки, — заметил Метя. — Но, если у этих бандитов есть глаза, они видели, что Гельвецию удержать невозможно было.

Перед последней скачкой народ стал понемногу расходиться, двери, однако, продолжали грохотать, потому что возбуждённые игроки бегали туда-сюда. Как правило, в последней скачке проигравшие решают взять реванш, а выигравшие позволяют себе поставить на невообразимые фуксы. Мне удалось попасть в кассу пораньше, так что в очереди я стояла недолго, а возвращаясь, заметила какого-то страшно расстроенного типа. Он сидел в углу за вешалкой, отвернувшись от всего мира, опираясь на экран батареи, заслонившись чьим-то плащом, висящим на вешалке. Может быть, он был к тому же ещё и пьян, но в эту позу его усадила явно не великая радость.

Моника с Гжесем подошли в последний момент.

— Я его всюду провела, — похвасталась Моника. — Даже в весовую, мне туда можно из-за Флоренции. Вы себе даже не представляете, что там творилось после скачки. Вишняк просто рыдал. Непонятно почему, он же выиграл!

— Потому и рыдал, — объяснила я.

— Жуткие сцены там разыгрывались. Туда ворвался какой-то чужой тип, хотел Вишняка побить, его оттащили и выкинули, он сразу же удрал и бросился сюда. Наверное, проиграл.