Грозное дело - Сергей Булыга Страница 46

За дверью была теснота. Тут толклись и дворовые, и подьячие, и, может, даже стряпчие и стольники. Ну и стрельцы для порядка. И все тянулись рассмотреть подклюшника, ведь понимали же, что если его забрали, то, может, всё на этом кончится и их распустят. А пока теснились, лезли посмотреть, толкались.

Но как только из покойной вышел Зюзин, толпа сразу отшатнулась в стороны. А он, ни на кого не глядя, пошёл дальше. За ним повели подклюшника, за подклюшником пошли все остальные зюзинские люди, и среди них и Трофим.

Пошли сразу вниз, в заплечную, в Малый застенок. Никто ни о чём не говорил. Трофим пробовал о чём-то думать, но не думалось.

И вот пришли они в застенок. Там было тихо, пусто. Только сбоку, возле палаческой каморки, стояли Ефрем и его подручный Сенька. Ефрем мыл руки щёлоком, а Сенька ему поливал из кувшина.

– Что, – спросил Зюзин, – тяжелы труды?

– Как конь умаялся, – сказал Ефрем. – Всё за грехи наши.

– Да какие у тебя грехи? Сидишь тут безвылазно, когда грешить?

– Ну, может, в думах.

– Только что!

Сказав это, Зюзин прошёл дальше, к дыбе, и остановился, ожидая. К нему подвели подклюшника.

– Ты в первый раз здесь? – спросил Зюзин.

Подклюшник кивнул, что в первый.

– Ну, так знай, – продолжил Зюзин. – У нас здесь всё по закону. Мы сейчас тебя поднимем, и ты, на виске, должен будешь повторить всё то, что ты в покойной говорил. И так три раза будем поднимать. Подняли, ты сказал, не сбился – и ты вольный, иди на все четыре стороны. Но если вдруг, паче чаяния, брякнешь что-нибудь другое, чего раньше не говаривал, тогда тебя опять пытать три раза. Понял?

Подклюшник кивнул, что понял.

– Ефрем, начинай!

Ефрем взял подклюшника, рванул на нём кафтан – и разорвал надвое. Рванул ещё раз – и оборвал до рукавов. В третий раз снял рукава. Подклюшник о чём-то замямлил, но Ефрем не стал его слушать, а толкнул взашей. Подклюшник подлетел под дыбу. Там Ефрем завернул ему руки за спину. Сенька всунул их в хомут (правильней, хомутик), а верёвку от хомута перекинул через дыбу. Ефрем держал подклюшника за плечи, Сенька потянул верёвку, натянул. Сперва у подклюшника задрались руки сильно за спину, а потом уже и сам подклюшник стал подниматься над полом. Руки у него в плечах хрустнули. Сенька закрепил верёвку, подбежал, связал ноги, подтянул верёвку. Подклюшник повис крепко, на растяжку. Теперь он уже не вырывался, а только похрюкивал. Лицо у него стало багровое, жилы на горле вздулись.

Зюзин повернулся к пищику. Пищик уже держал перо наготове и ждал. Зюзин опять повернулся к подклюшнику и первым делом спросил, кто он такой. Подклюшник назвал себя Иваном Ивановым сыном Кикиным, как он и наверху себя называл. Тогда Зюзин спросил, как он попал в покойную. Подклюшник ответил, что он взял жбан пива и пошёл…

– Какого пива?! – разъярился Зюзин. – Ты же говорил, что кваса!

– Ладно, пусть будет квас, – сказал подклюшник. И усмехнулся.

– Кнута ему! – велел Зюзин.

Ефрем дал подклюшнику кнута.

– Не мажь! А то помажу! – строго сказал Зюзин.

Ефрем дал ещё – с прилипом.

– Вот так-то, – сказал Зюзин. – Это славно.

И опять спросил подклюшника, как тот попал в покойную. Подклюшник на этот раз сказал всё правильно: и что он взял квас, и что дошёл до той двери, что Марьян отвёл караульным глаза, и он, подклюшник, прошёл незаметно, затаился за печью…

И замолчал. Зюзин велел дать ещё кнута. Даже два. Ефрем дал. Ефрем бил с оттяжкой, снёс кожу. Подклюшник захрюкал. Зюзин велел продолжать. Подклюшник продолжил: царь-государь с царевичем заспорили, а он, подклюшник, выскочил, ударил царевича в висок, с левой руки кистенём, царевич упал, а он, подклюшник, побежал. И вдруг добавил: ему за это сулили триста рублей. И ещё триста за Фёдора.

– Как за Фёдора? – растерянно спросил Зюзин. – За какого ещё Фёдора?

– За младшего царевича, а за кого ещё, – сказал подклюшник. – Наследников-то двое, и надо обоих убить, чтобы третий родился. А так что? Одного убить – второй останется.

– Так ты что, – спросил Зюзин, – один взялся двух царевичей убить?

Подклюшник молчал. Зюзин велел дать ещё три кнута. Ефрем бил от души, подклюшник стонал от боли. А после затих. Голова у него свесилась.

– Хватит, – сказал Зюзин, – снимайте. Надо всё наново расспрашивать. Он же наверху про Фёдора не говорил. Вот где беда-то!

И покачал головой, заходил взад-вперёд. Ефрем и Сенька сняли подклюшника с дыбы, Сенька сбегал, принёс лёд и начал оттирать подклюшника. Пищик подчищал перо, подтачивал.

А Трофим подумал, что не вырваться ему отсюда, зря он тогда отказывался, когда Зюзин говорил, что они сами с кочергой управятся и отправлял домой. Эх, надо было ехать! А они пускай бы разгребали сами, трепали этого скота. А что подклюшник скот, Трофим не сомневался, ибо это сразу чуется: подклюшник нарочно розыск путает и на себя наговаривает, а потом начнёт на других наговаривать, и вот это – всего хуже. Знаем мы таких, навидались, и не приведи Господь ещё увидеть. Такой же оговорит да после как потянет всех…