Убийственная осень - Наталия Клевалина Страница 46

Милицию вызвала старшая дочь писателя. Сама она замужем, работает в НИИ. Сегодня решением суда Киру Подорогину приговорили к одиннадцати годам тюрьмы. Подельники получили по три года. Когда Киру Подорогину уводили из зала суда, она кричала сестре: «Хитрая сука! Вернусь, горло тебе перегрызу!»

Суд не принял во внимание ни то, что девушка ранее никогда не привлекалась к уголовной ответственности, ни то, что писатель, по словам многих свидетелей, порой был жесток с дочерью».

На этом статья заканчивалась. Справа было фото. Девушка из-за решетки смотрела на другую девушку с лютой ненавистью. А та лишь снисходительно улыбалась левым уголком рта. В ней Овчарка узнала Шуру Каретную. Молодую, просто одетую, безо всякой косметики, без того лоска, который она через два года продемонстрирует в первых выпусках шоу «Другая любовь».

Было ясно — если б не решетка, сестры сразу сцепились бы. Овчарка склонилась над фото, поднесла страницу ближе к глазам. Нет, тут трудно ошибиться. Она взяла с пластиковой подставки на столе тупой карандаш и пририсовала девушке за решеткой на голове темный платок. Теперь она знала точно. Узница горемычная — не кто иной, как молчаливая паломница, как тень следующая везде за отцом Панкратием. Подпись под снимком гласила: «Сестры Подорогины в зале суда». Тут среди библиотечной тишины затрещал Овчаркин мобильник. Библиотекарша глянула на Овчарку с откровенной ненавистью.

— Телефон надо отключать! Вы себя ведете просто неприлично! Как у себя дома!

Но Овчарке было не до нее. Она бухнула на стойку кипу газет, схватила паспорт и выбежала на крыльцо. Васса сказала Овчарке:

— Сияешь?

— Сияю.

— Я допасла Грушу до дома на Малой Морской. По-моему, она тут живет.

— Да фиг с ней. Она побежала статейку строчить. Я бы на ее месте тоже побежала. Если б ты знала, что я тут раскопала. Шура Каретная и та женщина, что с Панкратием ходит, — родные сестры. Каретная — это, конечно, псевдоним. Ее настоящая фамилия — Подорогина. Панкратий говорил, что она только из тюрьмы освободилась. Это чистая правда — она восемь лет оттрубила, потому что отца убила, писателя. Она считала, что Шура ее подставила. На суде поклялась, что вернется и ей отомстит. Вот и отомстила. А все эти сказки, что она там обратилась и раскаялась… Вот и решилась задачка. Обидно, правда, что вся слава достанется Груше. Я это дело копала раньше нее! Ну и ладно. Я Грушу отлично знаю. Она пошла строчить материал. Сегодня она его отправит, через день его опубликуют, как раз в субботнем выпуске этой желтой газетенки, в которой она теперь пашет. Я перед ней снимаю шляпу — она тогда лицо этой Киры запомнила и вот теперь просто пошла и подняла старые газеты. Так что материальчик под названием вроде «Восемь лет уголовница обдумывала месть» газетенке обеспечен. И выйдет он в субботу. Груша упивается славой, а потом несет номер в ментовку и тычет нерасторопных ментов в него носом. Киру прижимают, и она все чистосердечно вываливает. Балашов звереет: под его чутким руководством бедный замученный капитан почти уже доказал несчастный случай, потому что никто на катере не видел, как убийца спихивал Каретную за борт. Груша едет в Москву, увенчанная лаврами, и получает гонорар. А мы возвращаемся туда же, я впрягаюсь в работу в проклятом журнале, все такая же несчастная и безвестная. Ну как тебе финальчик? Жуть?

— Жуть, — отозвалась Васса, — хотя мне почему-то кажется, что Кира хоть и молчаливая и странная, но искренняя. Я на ее месте тоже бы ничего не выложила. Сразу как сказала бы, что она только из тюрьмы да за убийство сидела — все стали бы косо смотреть. А как Шурин труп нашли — вот здесь не пойму, почему она смолчала. Конечно, ведь понимала, что рано или поздно докопаются и тогда спросят, почему молчала, и всех собак на нее повесят. Что теперь гадать. Чужая душа — потемки.

Встретимся дома, Овчарка. Пора козу доить. Конец связи.

Овчарка пошла к дому. Только до дома так и не дошла. По пути ей встретились те самые два парня-кладоискателя, с которыми она познакомилась в бывшем тире в монастыре после того, как видела «Лорелею».

— Куда путь держим? — спросила Овчарка.

— А ты нас не выдашь?

— Честное пионерское, нет. А чем это у вас рюкзаки набиты? Клад, что ли, нашли? Так покажите скорей.

— Нет, за кладом мы только идем. В рюкзаках инструмент и снаряжение. Не дает нам покоя тот забитый проход. Хочешь с нами? Нам бы только просочиться так, чтобы на входе рюкзаки не тормознули. Фонари, лопатка складная, металлоискатель — все есть.

— Что ж, пошли. У меня сегодня одну сенсацию из-под носа увели. Может, с вами на другую набреду.

Вассе Овчарка решила позвонить с дороги. Она была почти уверена, что забитый вход не ведет ни в какие катакомбы, просто там какое-нибудь складское помещение. Скорее всего, они взломают доски и сразу разойдутся по домам. Овчарка повидала на своем веку кладоискателей, но не видела ни одного, который нашел бы хоть серебряный рубль. Овчарка знала одну девушку, которая четыре года встречалась с таким лузером и бросила его в конце концов. Он ее замучил дурацкими обещаниями будущей роскошной жизни, рассказами о том, что они будут делать, когда он обнаружит клад батьки Махно, зарытый знаменитым атаманом под какой-то кривой березой. Девушка рассказывала, что он близ какой-то деревни окопал все кривые березы, которые росли в округе.

Ворота миновали благополучно. Притворились, что разглядывают старинные могилы, и, выждав момент, когда никого вокруг не было, юркнули в темное хозяйственное помещение. Отыскали знакомую крутую лестницу. Пока парни аккуратно и как можно тише вскрывали забитый проход, Овчарка сидела рядом на стуле, забытом здесь, очевидно, еще с той ночи с ураганом.

Да, тогда на нем сидел старец. Последняя подсказка его пропала впустую, Овчарка так и не смогла разгадать, кто такой Федорка, и понять, почему она должна его слушаться. Когда парни отодрали доски и оргалитовые щиты, Овчарка подошла поглядеть и услышала, как один из парней прошептал:

— Ни фига себе…

Фонарь озарил широкий коридор, который уходил вдаль и темнел непроглядной чернотой. Овчарке стало страшно, и вместе с тем ее охватил восторг. Прямо как в детстве, когда в абсолютно темной комнате они с Вассой вызывали конфетного короля. Она двинулась за парнями, взяв одного из них за рукав. Ей вручили маленький фонарик. Пройдя метров двадцать, Овчарка наступила ботинком на битое стекло. Овчарка посветила под ноги. Это оказалась бутылка из-под портвейна, которой кто-то давно, видно, хватил об стену: на осколках лежал толстый слой пыли и известки.

— Все-таки курсанты тут были, — прошептала Овчарка парню, в рукав которого она вцепилась, — а может, нам привязать у входа нитку или веревку, чтобы не заблудиться? Так ведь всегда делают.

— Только лохи так делает. Каменный век. Не боись, не заблудишься. В случае чего у нас у каждого мобильник.

Овчарка пошла дальше. Она не хотела прослыть лохом. Они продолжали переговариваться шепотом, хотя наверху их, конечно, слышать не могли. Коридор все не кончался. Иногда Овчарка светила на стены. Там сохранились остатки росписей, можно было даже разглядеть стершиеся цветные краски. Какие-то умельцы, очевидно те самые любители дешевого портвейна, лаконично сообщали всем посетителям катакомб с помощью черного фломастера о том, что «Леха — пидор», а «Витька — чмо».