Украденная дочь - Клара Санчес Страница 46

Я так и не зашла в метро, а бродила до тех пор, пока мне не попался какой-то бар. Я плюхнулась в нем на массивный деревянный стул, который был не очень-то удобным, но, тем не менее, позволил мне отдохнуть от своего чемоданчика. К кофе с молоком мне подали еще и несколько песочных печений: я в этом баре была сейчас единственной посетительницей. Каждые пять минут ко мне подходил официант и спрашивал, не желаю ли я чего-нибудь еще. Перед баром находилась маленькая площадь с деревьями и скамейками, возле которых были установлены велотренажеры. Два старичка сидели на этих тренажерах и крутили педали. С веток деревьев иногда разлетались во все стороны стайки птичек — как будто порыв ветра вдруг срывал с этих веток сразу огромное множество листьев. Я не знала, что делать дальше. Возможно, я искала свою призрачную сестру для того, чтобы отвлечься от проблемы вполне реальной: жизнь моей мамы висела на волоске. Самое ужасное заключалось в том, что лично я вполне могла наслаждаться жизнью и дальше. Старички, которые крутили педали на велотренажерах, тоже могли ею наслаждаться. Именно это было самым ужасным и самым странным. В бар зашла, что-то напевая себе под нос, женщина с тележкой для покупок. Жизнь для кого-то могла быть прекрасной.

Я заметила, что передо мной опять возник официант. Интересно, почему же все-таки Анна — единственный человек из числа моих знакомых, побывавший в Таиланде, — забрала фотографию Лауры, лежавшую в портфеле из крокодиловой кожи?

— Желаете чего-нибудь еще? Вы себя хорошо чувствуете?

А может, фотографию забрал оттуда отец? Ему уже надоело терпеть, что кто-то несуществующий постоянно отравляет нам жизнь. Он, возможно, считает, что в том, что мама заболела, виновата бедняжка Лаура. Если переложить вину за то, что с нами происходило, на кого-нибудь другого, то на душе станет легче, и отец, наверное, считает, что частично в происходящем с нами виновата фотография Лауры. Поэтому он и выгораживал Анну.

Я заказала еще одну чашку кофе. Напряженные размышления, которым я предавалась сегодня, сильно меня утомили. Официант, должно быть, даже подумал, что я наркоманка. Или просто очень странная девушка. Я, садясь на стул в баре, поставила чемоданчик, как мне советовала мама, на пол между ногами. «Когда едешь в метро, когда пьешь кофе, когда останавливаешься, чтобы с кем-то поговорить, не теряй физического контакта со своим чемоданчиком, потому что если его у тебя украдут, то у тебя украдут полмиллиона песет». Поэтому я — полусонная, слегка заторможенная и с чемоданом между ногами — показалась официанту подозрительной. Вроде и безобидной, но все-таки подозрительной. Ему, наверное, захотелось, чтобы я поскорее ушла.

Я расплатилась и отправилась к трем уже хорошо знающим меня клиентам, для общения с которыми надела белое вязаное платье. Я продала им соевый лецитин, крем с крупинками золота и несколько тяжеленных баночек с различными мазями. Зайдя в больницу навестить маму, я съела у нее в палате бутерброд. Я сказала ей, что сегодня в университете нет занятий и что она выглядит лучше. Однако это не было правдой: у мамы был изнуренный вид.

— Отец похудел, — сказала мне мама.

Я ответила, что ей не следует об этом беспокоиться и что он ест хорошо.

— Сейчас для нас самое главное — это ты, — сказала я. — Все остальное не имеет значения. У всех остальных все хорошо.

В понятие «все остальные» я включила и Лауру, но маме я об этом, конечно же, не сказала.

Мама посмотрела на меня глазами, которые из-за худобы казались невероятно большими.

— Ты так считаешь?

— Я в этом уверена. Если ты не видишь ежеминутно и ежесекундно, что у нас все хорошо, это отнюдь не означает, что у нас не все хорошо.

Я произнесла эти слова как можно более уверенным тоном, надеясь, что они станут своего рода инъекцией, которая дойдет до самой середины ее одержимости Лаурой. Мне хотелось, чтобы она поняла, что и у Лауры все хорошо.

— Да, — сказала мама. — Возможно, виновата я — я со своим нелепым стремлением во все вмешиваться, за все переживать. — Ее напряжение, похоже, ослабело. — Ты абсолютно права, жизнь идет своим чередом, и это происходит отнюдь не благодаря мне. Невозможно знать наверняка, что хорошо для того или иного человека, а что плохо… Твой папа тоже не виноват в том, что я поступала не всегда правильно.

Я кивнула и поправила ей простыни. Мама, похоже, начинала осознавать, что ее пропавшей дочери хорошо живется и без нас.

— Кто знает… — задумчиво произнесла она.

Мы не могли чувствовать себя виновными за то, что не в нашей власти. «Делается только то, что можно сделать», — мысленно сказала я себе.

Я достала из своего чемоданчика один из кремов и стала втирать его маме в кожу лица. Лицо у нее уже было очень худым — кожа да кости.

— Это алмазный крем?

Я положила баночку с кремом в лежавшую на прикроватном столике маленькую коробочку.

— У меня разбирают его, как горячие пончики.

Мама улыбнулась. Она мной гордилась. Когда я, уже попрощавшись с ней, подошла к двери, она все еще улыбалась. Не знаю, улыбалась ли она некоторое время и после того, как я вышла из палаты в коридор.

Как это ни было ужасно, я уже стала привыкать к хождению по домам клиентов, к своей новой жизни, к нашему опустевшему без мамы дому. Я не была счастлива, тем не менее продолжала жить и уже пришла к пониманию того, что не вырвусь из этой виртуальной тюрьмы до тех пор, пока в моей душе не воцарится покой. Поэтому, когда в воскресенье утром к нам в дверь позвонили и этим позвонившим оказался Матео, я отнюдь не стала падать в обморок.

Отец уже позавтракал и собирался поехать в больницу. Он делал это уже второе воскресенье подряд. В больничном киоске он купит газеты и журналы и будет весь день читать их с женой. Когда он находился там, я испытывала чувство умиротворения и на время забывала обо всем. Подготавливая стиральную машину к стирке, я думала о том, что пробегу сегодня по парку километров пятнадцать — а может, даже буду бегать до тех пор, пока не начнут подкашиваться ноги. Вот в этот момент в дверь и позвонили.

Отец открыл дверь, уже засовывая свой бумажник в карман. Я, стоя возле стиральной машины, невольно замерла, когда услышала голос, от которого на меня нахлынуло превеликое множество эмоций. Я мысленно представила себе, как я сейчас выгляжу: в шортах и футболке, с кое-как заплетенной косой. До меня донесся звук шагов отца.

— Там пришел парень, он говорит, что он твой друг и что его зовут…

— Я знаю, кто это. Скажи, чтобы подождал меня в гостиной.

Как только отец ушел, я сразу же закрыла дверь кухни, мимо которой Матео непременно пришлось бы пройти, чтобы попасть к нам в гостиную — гостиную, которая ни капельки не была готова к приему гостей: в ней сейчас царил жуткий беспорядок. Мне подумалось, что он поступил довольно бесцеремонно, явившись прямо ко мне домой. Разве я к нему домой приходила? Я даже не знала, где он живет. Глядя на свое отражение в алюминиевом подносе, я поправила, как смогла, волосы и надела другую футболку, взяв ее из корзины для чистого белья. Затем я умылась. И зачем я себя так утруждала?