Осколки любимого сердца - Марина Серова Страница 46

Я не хотела никому причинять зла, видит Бог, как не хотела… Еще тогда, когда меня судили в первый раз и весь зал смотрел на меня как на фурию с человеческим лицом — ни одной искры сочувствия не было в этих взглядах, — еще тогда я поклялась себе, что больше никогда, никогда не причиню никому зла… Никогда — вот только сама устроюсь в жизни, начну все сначала, забуду все, что произошло со мной. И самое страшное — забуду этот сон, который преследовал меня с самого первого дня: синяя вода, в которую я смотрю с замирающим сердцем, расступается, расступается, расступается передо мной — и из нее появляется белое запрокинутое лицо, и мокрые волосы, словно змеи, высосавшие жизнь из этого ребенка, облепили ему щеки и шею…

С тех пор прошло почти восемь лет, но я вижу это все так ясно. И эту девочку, самую живую, самую веселую из всех, беззаботную щебетунью — «муха-цокотуха», так, кажется, звали ее одноклассники. И себя, студентку физкультурного института, подрабатывающую тренером по плаванию в городском бассейне… И эти чудовищные пять-десять минут, которые показались мне такими короткими, но которых хватило, чтобы пробывшая под водой девочка, которой никто не хватился вовремя, перестала быть по-настоящему живым существом, а стала той, о ком говорят коротко и с фальшивой ноткой участия в голосе: «А, ну это уже не человек. Она уже так, растение…»

Меня судили, мне дали два года, и за все то кошмарное время, пока шло следствие и суд, я ни разу не посчитала происходящее со мной несправедливым или незаслуженным. Я погубила ребенка — и должна была ответить за это. Два года — достаточный срок для того, чтобы понять: ничего на свете не проходит даром. И раз уж по моей вине погиб — а ведь он фактически погиб — ребенок, я должна теперь, в новой жизни, стать для него тем, кем не смогла быть там, на мокром бордюре бассейна… Я стану ее доброй феей. И еще тогда я поняла, что больше никогда не причиню кому-то зла. Так я думала вполне искренно.

Я вышла из колонии. Некоторое время жила отдельно от своей семьи, родителей и брата. Отец, который с каждым годом набирал вес и влияние, сделал все для того, чтобы скрыть, а после и погасить мою судимость. В медучилище я поступила с «чистой» биографией. И с такого же чистого листа намеревалась начать свою жизнь с новеньким дипломом медсестры в кармане.

Меня отговаривали работать в детской больнице: «Да вы не представляете, какой это ад!» — говорили мне. Но я знала, что должна врачевать и спасать именно детские души. Образ маленькой, голубоглазой, быстрой, как выстрел, девочки, которую по моей вине сгубила вода, постоянно стоял у меня перед глазами. И очень-очень много времени прошло, прежде чем я стала ее забывать…

И все же в душе у меня установилось подобие мира. Белое лицо с облепившими его волосами все реже являлось мне по ночам, его заслонили новые лица, они смеялись и доверчиво тянули ко мне ручки, распахивали мне навстречу кроткие глаза. Я стала нужна детям, а они — мне. На работу в детское отделение я теперь спешила как на праздник — извините за банальное сравнение, но иного не подберу. В больнице постоянно пахнет лекарствами, а мне казалось, что я вдыхаю вечный аромат весны — так мне было хорошо!

И вдруг все кончилось.

Клянусь вам, я не знала, какую цель преследовал мой брат, когда уговаривал согласиться бросить больницу и стать круглосуточной сиделкой при девочке-инвалиде в доме, где сам он работает охранником. В тот злополучный день глава этого семейства, известный адвокат, выводя машину со стоянки, спросил его — не знает ли Руслан какой-нибудь хорошей медсестры, которую можно было бы пригласить дежурить возле больного ребенка. «Это хорошие деньги, Алка, и совсем другая, не такая нервная и пыльная работа, — твердил он. — И потом, я прошу тебя оказать мне одну услугу». Я спросила, что это за услуга, Руслан ответил — потом. Но я не дала согласие сразу. Нет! Сперва я хотела просто прийти и познакомиться. Ведь раз в этом доме больной ребенок — значит, там тоже во мне нуждались…

Я пришла в этот дом, долго разговаривала с приятным мужчиной — таким красивым и подтянутым, что даже не верилось, что он-то и есть несчастный отец… И чуть не упала в обморок, когда Аркадий, пропустив меня вперед, распахнул передо мной двери комнаты, где лежала девочка, и я вдруг увидела перед собой — я увидела — боже мой, я действительно увидела это перед собой! — ТО САМОЕ белое лицо с неподвижными голубыми глазами! Кошмар отступил от меня на короткое время — и снова накрыл душной волной воспоминаний, которых, я это знала теперь твердо, мне уже никогда, никогда не преодолеть!

Я осталась. Конечно, я осталась! И, оставаясь, я уже знала, что остаюсь здесь надолго. Моя вина, моя судьба, мой приговор изо дня в день смотреть в глаза загубленного мною ребенка… Но тогда, оставаясь, я не знала другого. Что пройдет еще несколько месяцев — и я захочу, очень захочу остаться в этом доме навсегда.

Я полюбила.

Нас швырнули друг к другу разные чувства. Он — увидел во мне добрую женщину со все понимающим и ни за что не упрекающим нравом, которой так не хватало в этом доме. Это началось не сразу — просто я заметила: когда Аркадий дома, он все чаще заходит в нашу с Ирочкой комнату, все смелее берет меня за руку, все чаще задумчиво смотрит на меня и, сам того не замечая, ласкает взглядом мои лицо и фигуру. «Странно… Впервые за много лет мое сердце отпустила терзающая его боль, — признался он как-то. — Это все из-за вас, Алла. Из-за вас мне все реже хочется покидать этот дом… Можно, — и вдруг побледневшими губами он произнес слова „моя дорогая“, — можно, моя дорогая, можно, я сегодня отсюда никуда не уйду?»

Вот так нас швырнуло навстречу друг другу. В ту ночь я сама пришла к нему в комнату. Это была волшебная ночь. Темнота хранила ласку поцелуев, а луна, пробившая себе путь сквозь тюлевые занавески, освещала молочную белизну наших тел — они свивались в объятиях, и на стенах распускались цветы, и страстный шепот проплывал мимо в облаках, а руки вытягивались, сплетались, и приходилось закусывать губы, чтобы не закричать от счастья и любви — так эта ночь была чудесна!

Ириша, перед которой я была в неоплатном долгу, Аркадий, которого я полюбила до крика, до боли, и Анюта, в которой я уже видела свою вторую дочь, потому что девочка искренне привязалась ко мне — все мы рано или поздно должны были стать одной семьей. Если бы… если бы не…

Впервые это случилось год назад. «Алла, мне все время кажется, что я вас где-то видела! Ну просто сон потеряла: видела, и все! Но я вспомню, обязательно… У меня феноменальная память на лица!» — доверчиво улыбаясь, сказала мне Валя Семенова. Эта девочка приходила к нам каждую неделю, но ни разу не затронула во мне даже тени воспоминаний. И вдруг… «Я вас где-то видела!» Ну конечно, видела, обожгла, нет! — ошпарила меня ужасная мысль. Не могла не видеть! Ведь эта одноклассница Ириши тоже тогда, восемь лет назад, была в том трижды проклятом бассейне. Я с трудом узнала ее. Вернее, я не узнала бы ее никогда, если бы Валя сама не испугала меня до дрожи, до липкого страха, от которого намокает кожа под волосами. «Но я вспомню, обязательно… У меня феноменальная память на лица!» — с той самой минуты, как была произнесена эта фраза, я жила под дамокловым мечом разоблачения. Если только Аркадий узнает… узнает, что я — виновница самого большого горя в его жизни, мне придется уйти из этого дома навсегда!