Чаша и крест - Нэнси Бильо Страница 45

Хватка Гертруды ослабла. Она неуверенно шагнула вперед и уткнулась лицом мне в плечо.

— Умоляю, — стонала она. — Умоляю вас, Джоанна…

Я постаралась высвободиться из рук Гертруды.

— Хорошо, я пойду с вами в эту комнату, но только при одном условии.

На лице ее выразилось громадное облегчение.

— Говорите, Джоанна.

— После званого обеда в честь барона Монтегю Генри собирался забрать вас, Эдварда и всех домочадцев и отправиться в свое поместье на западе Англии. Поклянитесь мне именем Господа нашего, что сразу же после четвертого ноября покинете Лондон и больше никогда не будете плести интриги и подвергать опасности жизнь своих близких.

— Но как же?.. Я должна бороться… Ведь за этим я и привела вас сюда, — промямлила Гертруда. — Поскольку должна узнать, что делать дальше…

— Что бы мы сегодня ни услышали, вы впредь не станете предпринимать никаких действий, — твердо заявила я. — Если не согласны, я не сдвинусь с этого места.

Меньше секунды понадобилось Гертруде, чтобы принять решение.

— Я согласна, — покорно сказала она.

Я взяла висевшее у меня на шее распятие и потребовала:

— Поклянитесь.

Гертруда наклонилась и прижала к распятию губы.

— Теперь я готова, — объявила я, повернувшись к Агари. — Я иду de libero arbitrio. — И снова посмотрела на Гертруду, желая убедиться в том, что она все поняла. Пусть знает, что мне прекрасно известно и про ее интриги, и про письма, которые она прячет в шкатулке. Я вовсе не так глупа, как Гертруда думает, несмотря на то что ей удалось затащить меня в это мрачное подземелье, где творятся дьявольские вещи.

Агарь провела нас через арочный проход.

«Ничего, — утешала я себя, — ведь есть еще и третий провидец. И независимо от того, что случится здесь сегодня ночью, мне ничего не нужно будет предпринимать до тех пор, пока я не услышу его пророчество. Ведь именно так сказала сестра Элизабет Бартон. А уж я сделаю все, чтобы избежать встречи с ним, будьте уверены».

Усыпальница оказалась приблизительно футов двадцать в длину и десять в ширину. Похоже, за ней никто не ухаживал. Стены были влажные и облупленные. На полу валялись обломки колонны. Статуя возле двери была опрокинута, и, видимо, уже давно: от нее осталась только пара стройных женских ножек, закрепленных на мраморном основании. В углу горела одна-единственная свеча.

Агарь зажгла еще две от своей свечки. Стало светлее, и я увидела на стенах росписи: на меня широко раскрытыми глазами смотрели какие-то люди в боевых шлемах и со щитами. Поверх голов виднелись довольно странные каракули. В земляном полу были вырыты две неглубокие круглые ямки. Вплотную к дальней стенке стоял каменный прямоугольный гроб, достаточно длинный, чтобы в нем уместилось человеческое тело.

Значит, там, в гробу, лежат человеческие останки… Но самое неприятное было не это. В помещении витал густой кислый запах гнили, как на скотобойне. Запах трупа, несмотря на то, что усыпальнице было уже много сотен лет.

В глубине комнаты, на равном расстоянии от стен, стояли две колонны. А между ними царил мрак. Вдруг мрак шевельнулся и превратился в еще одну колонну.

Я так и застыла, не смея шелохнуться. Черная колонна двинулась вперед, к освещенному свечами месту. И наверху ее сияла белая голова. Передо мной стоял человек в свободной черной мантии, похожей на рясу бродячего монаха, только не подпоясанную грубой веревкой. Но под этой широкой и свободной мантией угадывались какие-то странные, волнообразные движения. Мантия шевелилась, словно разворачивалась обертка вокруг его тела.

Вдруг мантия распахнулась, и из нее вышел мальчик. Лет одиннадцати, не старше. Он неуверенно шагнул вперед и посмотрел на меня пустыми глазами: точь-в-точь такими, какие были у нашей проводницы, когда я упомянула про Болейнов.

— Подойди ко мне, сынок, — велела ему Агарь. Она поцеловала мальчика в щеку и развернула его в сторону двери.

— Гертруда, этого я вынести уже просто не в силах, — хриплым голосом сказала я. — Ведь это просто чудовищно. В конце концов, всему есть предел.

— Слишком поздно, Джоанна. Теперь отсюда уходить нельзя, — прошептала она.

— Невеста Христова, зачем ты пришла сюда? Читать мне проповеди? — раздался низкий, скрипучий голос.

Человек в мантии двинулся к нам. Без сомнения, это и был Оробас. От одного вида этого человека замирало сердце. На голом черепе ни волосинки. Высокий и узкий лоб, нос большой, словно клюв хищной птицы, огромные серые глаза. Даже в неверном свете свечей видно было, что эти глаза смотрели на меня с презрением.

— Женщинам не пристало произносить проповеди, — продолжал он. — Это дело священников и монахов, которым ты служишь. Однако не сомневаюсь, что даже они, увидев сына Агари, наверняка воспылали бы к нему преступным вожделением.

Я подавила желание немедленно уйти.

— Вы ошибаетесь. — Я старалась говорить как можно более убедительно. — Вы ничего не знаете об этих добрых людях. И я никому не служу, кроме Иисуса Христа и Девы Марии.

Оробас улыбнулся, сверкнув безупречно белыми зубами:

— Ну а сегодня ночью ты будешь служить мне.

— Нет! Ни за что!

— О, сколько в ней праведного гнева. Успокойся, невеста Христова. Тебе кажется, что ты что-то такое увидела, но твои жалкие представления рождены в этом узком и темном, в этом крохотном мирке. Их недостаточно, дабы постичь то, что здесь сейчас происходит. Уверяю тебя: это совсем не то, о чем ты только что подумала.

Оробас махнул рукой матери с сыном, приказывая им удалиться, и они покинули помещение.

— Сын Агари сейчас как раз в том возрасте, когда я могу с успехом питаться его силой, только и всего, — сказал он. — В прежние, стародавние времена только такие мальчики, как он, могли заглянуть в чашу с мерцающей жидкостью и прочитать там знамения будущего.

Гертруда подвинулась ко мне поближе.

— А ведь именно за этим — чтобы узнать будущее — мы сюда и пришли, — нетерпеливо вставила она.

Оробас кивнул:

— И вы непременно узнаете его. Время сейчас для этого самое благоприятное. Смиренные служанки Иисуса Христа, девы, постригшиеся в монахини и принявшие обет целомудрия, приветствую вас обеих в храме Артемиды.

Мне показалось, что я ослышалась.

— Но Гертруда никогда не была монахиней, — возразила я.

Оробас направился к каменному гробу.

— Зато вот она была, — сказал он, нежно простерши руки над гробом, что выглядело по меньшей мере странно. — О, девочка моя, возлюбленная моя Этельрея! — Оробас повернулся ко мне. — Она так на тебя не похожа. Но было время, когда она была в точности как ты. Монахиней в Дартфорде.

— Это неправда! — воскликнула я. — Здесь никак не может быть могилы сестры из Дартфорда.