Одержимый женщинами - Себастьян Жапризо Страница 45

– А я вот думаю, может быть, «Ради моего мальчугана»? Или что-то в этом духе?

Держаться достойно, сохранять достоинство! Не могу произнести ни слова, но расплываюсь в светской улыбке, оказаться на этой посудине в два миллиона долларов и еще выпендриваться! Чувствую, что платье, юбка уже задраны до самой талии. Руки подбираются к трусикам. Собираются туда залезть. Слышу, как я шепчу умоляюще:

– Не надо, пожалуйста!

– Шу-Шу права, – говорит Джикс. – Никогда не надо включать сопляков в название или на афишу. Разве что эту толсторожую Ширли Темпл. Иначе провал. И еще. Нужно запустить туда пуделя или чечеточника, тогда сбор обеспечен.

Я стараюсь не двигаться на своем стуле, но приходится. Если я хочу помешать этому подонку стянуть с меня кружевную нашлепку или, наоборот, помочь мне от нее отделаться, а может, и то и другое одновременно, я должна перекатиться с одной половинки попы на другую, короче, невозможно понять, что творилось у меня в голове.

Только намного позже один из собратьев Эсмеральды объяснил, что же произошло в глубине моей подсознанки в тот вечер. Он сказал вежливо, но устало, что уже много лет ему приходится выслушивать подобное, что это сексуальные фантазии всех женщин и именно с этим чаще всего обращаются к этим психоанальным шарлатанам. Иногда эти сцены происходят в пиццерии на Палм Спринг, иногда – на дне рождения соседки, бывает даже – в Белом доме, потому что до того, как стать страховым агентом или третьим помощником оператора на студии Юниверсал, ваш муж мечтал выбиться в сенаторы. Короче, всему виной это христианское лицемерие, которое у всех нас в крови. Он считает, что таким образом я хотела разом покончить со своей прежней жизнью; на глазах у всех, но при этом незаметно для присутствующих, и чтобы, если возможно, при этом какой-то тип стоял на коленях у меня между ног, чтобы тем самым я еще и унижала его мужское достоинство.

К тому же я, оказывается, гнусно воспользовалась тем, что бедолага бежал с каторги. И, чтобы полностью проявить свой сволочизм, я оправдывала себя тем, что якобы не хотела его выдать. Да если бы Эсмеральда или Толедо или любая баба сказала бы такое, я бы дала им прикурить или потребовала, чтобы их направили прямиком в газовую камеру. Пусть меня четвертуют, если смогут доказать, что целую неделю этот мозгоблуд пытался вдолбить мне что-то другое. Потом, поняв, что теряет свое время и мое терпение, он пытался навалиться на меня на своей знаменитой кушетке, но тут я унизила его мужское достоинство, нанеся по нему удар своей лодочкой на шпильке, призвав на него благодать божью (уверена, что римско-католическая апостольская церковь меня не осудила).

– Мне кажется, мы ушли куда-то не туда, – вдруг воскликнул Стокаммер и швырнул свой нож поперек тарелки. – Название состояло из одного слова!

Мои трусики уже опустились на щиколотки и продолжают ползти ниже. Я чувствую, как мне раздвигают колени, прохладные губы касаются моей кожи со внутренней стороны бедер. О том, что происходит дальше, лучше не говорить, можете сами домыслить. Тем хуже, я сломалась. Оперлась локтями о стол, подпираю руками подбородок, из всех участников разговора у меня самый внимательный вид, но знаю, что глаза у меня вот-вот закатятся, а изо рта вырвался стон.

– Вам нехорошо, Шу-Шу? – спрашивает Эсмеральда с подозрением.

Отвечаю, собравшись изо всех сил, на выдохе:

– Нет-нет… Жарко… Она больше не может… Не может…

– Чего вы не можете? – настаивает эта сучка.

Теперь все смотрят на меня. Матье галантно вынимает бутылку из ведерка со льдом.

– Хотите шампанского?

Я с трудом могу его разглядеть через запотевшие линзы, практически ничего не вижу. Шепчу:

– Да-да!.. Да-да!

Он наливает мне в бокал шампанское.

Я должна вытянуть ноги. Я хотела бы остановить Матье. Чувствую, как скольжу по стулу, а все взгляды устремлены на меня. Я знаю, что теперь меня уже ничто не остановит. Умоляю:

– О да! Еще! Еще!

– Еще? – переспрашивает ошеломленный Матье откуда-то издалека.

Я поплыла. Шампанское переливается на скатерть. Кто-то что-то говорит. Я слышу свой голос – какой-то хрип, нескончаемое даааааааааа – откидываюсь назад, ноги вытянуты, напряжены, и это длится, длится, я не хочу, чтобы оно закончилось, ну, короче, сами знаете, как это бывает.

Когда я немного прихожу в себя, я полулежу, опершись на спинку стула, наполовину съехав под стол, руки висят как у тряпичной куклы. Все с некоторым недоумением меня разглядывают, и, чтобы выглядеть нормальной, я делаю над собой усилие, хватаю бокал, но, не успев донести до рта, расплескиваю половину содержимого себе на грудь. Пью при полном молчании окружающих. Ни слова, пока я вынимаю линзы, тру глаза и обмахиваюсь оборками платья, чтобы легче дышалось. Потом Джикс снова берется за еду и подытоживает:

– Да ладно! Если фильм оказался прибыльным, какая разница, как он назывался!..

Нет смысла рассказывать, какой разнос я устроила своему гнусному насильнику чуть позже, когда спустилась в его каморку, чтобы отнести ему еду. Как только дверь закрылась, а я вдвое согнулась, касаясь потолка, и сурово сказала ему:

– Вам не стыдно?

Он, как обычно, лежал на матрасе, заложив руки под голову. Может быть, ему и было стыдно, но не слишком. Он ответил мне не слишком убедительно:

– У меня уже шесть лет не было женщины. Шесть лет!

– И вы считаете, это дает вам право вести себя со мной так, как вы повели, когда, спасая вас, я не могла ни звука произнести, ни защищаться?

Но попробуйте читать мораль голодному дылде, выше на голову Орла-или-Решки. Я его интересовала теперь только потому, что держала в руках поднос с едой.

Пока он ел целого цыпленка, груши в сиропе и опорожнял бутылку «Медока», я подсела к нему. Не могла поверить, глядя на него, что он так мерзко со мной обошелся. У него были изысканные манеры, несмотря на то что ел он руками. Пока он приканчивал вино, устремив взгляд куда-то в пустоту, я сказала:

– Я из Монружа, а ты откуда?

– Из Марселя.

– Чем ты занимался до ареста?

– Ничем. Сам себе хозяин.

– Женат?

Он с недовольным видом спрятал руку с обручальным кольцом за спину. Произнес безапелляционно:

– Не говорите о ней! Это мое личное дело!

Я не настаивала. Взяла поднос, собираясь уйти. Он удержал меня за руку. Но не агрессивно, скорее наоборот. Вздохнул, отвернувшись:

– Простите меня. Она святая. Все эти годы ждала меня. Уверен, что ждет до сих пор. Само постоянство. Ее так и зовут – Констанс ^[15].

Он лежал добрых две минуты, погрузившись в меланхолические воспоминания о своей половине. Какие люди все же странные! Когда я увидела, что он с таким сожалением думает о другой, то почувствовала какую-то слабость в животе. Так у меня обычно начинается. Конечно, под столом он вел себя омерзительно, но, в общем-то, как лицо незаинтересованное, сам-то он вряд ли остался удовлетворен… короче, я расстегнула молнию на спине. Единственное, чего мне хотелось, это дать ему возможность получить удовольствие, восстановить справедливость… Можно было подумать, что с этой молнией я открыла секрет, над которым асы механики бились уже несколько месяцев: стоило мне ее тронуть – все на «Пандоре» вдруг пришло в движение! Взвыли машины, зазвонил колокол, заскрипела мачта, и мы вдруг начали перекатываться с борта на борт.