Прокурор Никола - Вячеслав Белоусов Страница 44

Элла, Эллочка! Эллочка-тарелочка! Невольное мимолетное увлечение. Как прелестны твои глаза! Как памятны жаркие губки! Сегодня она примчится на вокзал его провожать. Знает все: надежд никаких, а прикипела и не думает о разлуке. Он, как некоторые курсанты, мыльных дворцов ей не обещал, планов не строил. Не скрывал, что женат, что встреча мимолетна. Но она все равно примчится на вокзал. А как начиналось?..

– Тонкая натура, – споткнулся о ее взгляд приятель – Серега из Иваново. – Нам бы чего попроще. С этой весь месяц впустую убьешь.

– Тургеневская женщина, – шептал завороженный очарованием шатенки Курасов.

– Гордая.

– Мне нравятся недоступные.

– Высока, – урезонивал из последних сил Серега.

– По мне как раз, – шагнул, как в пропасть, Курасов, пригласил на танец и познакомился с Элеонорой.

Теперь она просто милая Эллочка-тарелочка, изящное создание, покорное существо, ловящее каждое его слово. И сблизила, спаяла их та, памятная ночь…

До последнего она держалась. Придумывала закавыки и всевозможные хитрости, чтобы не пустить его в дом. Уже и петергофы все объездили, и эрмитажи обходили, только со стен Кронштадта удочек не закидывали. Дошла очередь до церквей и храмов, а значит, ему скоро уезжать. И ее будто подменили! Куда делся неприступный вид? Эллочка выкинула белый флаг…

Засвистел тормозами за спиной автомобиль, высунулся было из окна едва не по пояс разгневанный водила, в возмущении размахивая рукой, но узрел застывшего в апофеозе чувств майора с непокрытой головой, нырнул назад и, выруливая, лишь чертыхнулся про себя. Курасов зашел в кафе. Взял чашку жидкого шоколада, стакан сока. Огляделся. Никого. Он примостился у окна. Вспомнил опять ту ночь.

…Его засквозило холодком таинства чужого жилья, когда они поднялись лифтом на третий этаж в ее квартиру. Он осторожно осматривался, озирался, словно первобытный дикарь в пещере неведомого, более могучего, нежели он, зверя. Роскошество поражало и угнетало. Он хорохорился, не поддавался. Спросить о родителях? Зачем? И так видно. Из высшего эшелона. Ему ни за что не дотянуться. Ну и ладно об этом. Тепло шло от Эллочки и ее рук. Этого достаточно. Ради этого он здесь. Не с родственниками же знакомиться приперся!

– Родители на даче. С ночевкой, – шепнула она ему. – Ты проходи, располагайся. Я стол накрою.

– Зачем? – обняв, обволок он ее всю, податливую и дурманящую, и потерял над собой контроль; месяц женщины не чувствовал по-настоящему, все охи, вздохи да поцелуйчики на лету.

И они упали на то, что было ближе…

Уже стемнело за легкими занавесками, когда они очнулись и, будто заново родившись, вглядывались друг в друга, не узнавая. Она лежала на его груди, всверливаясь в душу своими зелеными кошачьими глазами, и улыбалась через силу, кривя губы. Мгновение – и она заревет, будто испугавшись до смерти того, чего тайком желала и дождалась.

– Красиво у тебя, – отвел он глаза в сторону.

Он не любил разговоров о серьезном, о будущем, о вечном. Она, видимо, поняв, откинулась на спину, закрылась, как жемчужина в скорлупе, затаилась. Под утро он ушел…

Курасов отхлебнул из стакана сок наполовину. Внутри посвежело. Он достал фляжку с коньяком, плеснул, что оставалось, в стакан, размешал трубочкой и выпил всю смесь одним разом. Так приятнее и полезнее. Достал сигарету.

Эллочка – мечта, а не женщина. Сколько обаяния! Жаль, одну ночку ему подарила. Прощальную. Серега рассказывал про свою с восторгом. Размахивал руками от избытка чувств. Слюной брызгал. Дергал и его, – как? Курасов молчал. О таком разве можно? Ни врать, ни мечтать он не любил.

На перроне было весело, шумно и беззаботно. Уезжал в этот день не один Курасов. Собрались провожать многие, даже незнакомые. Были женщины, но грусти почти никакой. Сбились в кучу, кричали тосты, целовались между собой, не разглядывая лиц, прощались, чертя номера телефонов на пачках сигарет, на спичечных коробках, а Серега подставлял ладонь, где красовались уже несколько строчек с набором цифр. Эллочка выделялась среди всех. Совсем пьяный подполковник из Калуги, рыжий и настырный, приударил за ней, забыв про свою, голосистую и тоже блудливую. Оставшись одна, та прижалась к Курасову, запустила тонкую руку в его разметавшиеся кудри и периодически запевала один и тот же куплет: