Украденная дочь - Клара Санчес Страница 44

Я решила, что поставлю красную коробочку у себя в комнате. Уже наступил вечер. Мне пришлось прождать пригородного поезда полчаса. Стрелки часов показывали уже почти девять. Придя домой, я проверила автоответчик телефона и выяснила, что — слава богу! — в мое отсутствие никто не звонил. Это означало, что ситуация в больнице остается такой же. На кухонном столе мое внимание привлекли два бокала с остатками вина. Стулья почему-то стояли как попало, а на краю стола кто-то оставил пепельницу, обычно находившуюся у нас в гостиной. В кухне у нас никогда не бывало пепельницы, чтобы запах сигаретного дыма не примешивался к запаху еды. В пепельнице сейчас лежал пепел, причем не рассыпавшийся, а сохранивший форму сигареты. Мне стало не по себе от одной только мысли о том, что здесь снова побывала Анна. Однако если она и была здесь, то рядом с ней, по крайней мере, находился отец, и она не имела возможности снова обыскивать наш дом. Они пили вино. Отец, похоже, шел на поводу у этой Анны. Впрочем, это наверняка не вызвало бы негативной реакции у моей мамы, потому что она считала: что бы ни делала ее подруга — все правильно.

Я вытряхнула пепел из пепельницы и вымыла бокалы.

На столе из красного дерева в гостиной я обнаружила записку, написанную, судя по почерку, отцом: «Я отправляюсь на прогулку с Анной, не жди меня к ужину». Я, словно подброшенная пружиной, бросилась в родительскую спальню. Открыв шкаф, я увидела, что отец надел свой самый красивый пиджак из темно-синего вельвета и темно-синего бархата, который ему очень нравился. Мама подарила ему этот пиджак на день рождения, и он надевал его только в особых случаях. Мне стало очень неприятно, когда я мысленно представила отца в этом пиджаке и маму с ее руками столетней старухи. Жизнь показалась мне большой кучей дерьма, состоящей из маленьких кусочков дерьма, о которых мне не хотелось даже думать.

Единственное, что меня хоть немного успокоило, так это то, что мне позвонил Анхель. Общение с ним гасило любое пламя. Он, казалось, прибыл на Землю из космоса, чтобы понаблюдать за землянами, разобраться в образе их жизни и затем, составив отчет, улететь обратно на свою планету, где не было ни предрассудков, ни недопонимания. Как ему удавалось быть таким? Я им даже восхищалась. Других таких людей я не знала.

Он не придал большого значения тому, что наш отец стал тесно общаться с Анной. Это даже хорошо, заметил Анхель, что у папы есть возможность отвлечься, благодаря этому он будет лучше спать и не станет клевать носом за рулем такси. Он, разумеется, ни знал ничего ни о фотографии, хранившейся в портфеле из крокодиловой кожи, ни о Лауре. Не знал он и того, что своеобразное поведение нашей мамы объясняется не ее характером, а пережитым горем. Мне пришлось попридержать язык и ничего ему об этом не рассказывать, поскольку я была уверена, что он совершенно спокойно отнесется к проблемам и гадостям, от которых у меня пухли мозги: он сумеет найти объяснение, почему те или иные люди поступают именно так и не иначе, и попытается лично меня утешить.

— Тебе хотелось бы когда-нибудь завести собаку с блестящей коричневой шерстью? — спросила я у Анхеля.

Отец, как обычно, поднялся рано утром. Я в полусне услышала, как загудел кофейник и потекла вода из крана в ванной. Когда он, насколько я могла понять по доносившимся звукам, оделся и сел завтракать, я встала и зашла в кухню.

Я спросила его о прогулке с Анной. Отец ответил очень коротко, со смущенным видом (он, похоже, не ожидал, что я встану так рано и стану его расспрашивать):

— Она пришла, чтобы приготовить нам ужин, и поскольку мы тебя так и не дождались, то отправились на прогулку.

У меня не хватило мужества сказать, что, когда я ложилась спать, он все еще не возвратился. Как я могла спросить у своего отца, нет ли у него романа с Анной? Как я могла заподозрить его в чем-то столь порочном? Какое я имела право заявлять отцу о своих жутких подозрениях?

— Анна предложила мне выпить по бокалу, а после я погулял на свежем воздухе один. Я два раза прошелся по парку. Бетти и Анна когда-то несколько раз ездили куда-то вместе. Странно, что жизнь у них сложилась так по-разному. Если бы ей не встретился я, если бы мы не поженились, она жила бы совсем по-другому и не лежала сейчас в больнице.

— Если бы мама была такой, как Анна, не было бы ни меня, ни Анхеля, ни… Лауры.

— Давай не будем к этому возвращаться. Я собираюсь провести сегодняшний вечер в больнице и постараюсь не проболтаться о том, что ты так и не поступила в университет. Мне с трудом удается врать ей, что ты там учишься.

Я с радостью подумала, как все-таки здорово, что я не наговорила отцу никаких глупостей. Он любит маму и меня с братом, а Анна была в жизни нашей семьи лишь эпизодом. Я не стала снова ложиться, а, надев спортивный костюм и кроссовки и прихватив портативный плеер с наушниками, отправилась на пробежку по парку.

Наблюдая за тем, как из-за деревьев выползает солнце и появляются первые ученики, идущие в школу, я не могла сдержать охватывающей меня радости — как не могла укрыть лицо от солнечных лучей, падающих с неба. Ярко-голубого неба. И как я только раньше не замечала, насколько ослепительно-голубым оно может быть? Я ничуть не устала, а потому пробежала еще несколько кругов. Я бежала мимо густо разросшихся кустов сирени, мимо детских качелей, на которых мы с Анхелем когда-то качались часами, а мама сидела неподалеку на лавочке и наблюдала за нами. Она почти никогда не просила присмотреть за своими детьми кого-нибудь другого, как это делали остальные мамы, когда нужно было куда-то отлучиться. Она всегда говорила, что никто так не позаботится о ее детях, как она сама. Теперь мне было понятно, почему она так переживала за нашу безопасность…

Я бежала по парку, вдыхая запах сырой земли и зелени.

Когда я начала принимать душ, мне показалось, что зазвонил телефон, и я, высунув голову из-за полиэтиленовой занавески, прислушалась. Да, телефон действительно звонил. Подумав, что звонят из больницы, я выскочила голышом из ванной и побежала к телефону, оставляя мокрые следы и стараясь не поскользнуться. С волос мне на спину стекала вода. Когда я подняла телефонную трубку, с другого конца линии раздался голос доктора Монтальво: он поинтересовался состоянием моей мамы. Я тут же почувствовала огромное облегчение: раз звонили не из больницы, значит, с мамой ничего плохого не случилось и, стало быть, поворота к худшему в моей жизни не произошло. Затем доктор спросил, выкинула ли я из головы те глупости, о которых мы говорили: он, по его словам, ни за что на свете не хотел бы, чтобы я заболела той же болезнью, от которой страдает моя мать. Он снова сказал, как и при нашей встрече, что подобная одержимость — это состояние улитки, и если от нее не излечиться, то будешь мучиться всю оставшуюся жизнь. Все это он произнес встревоженным тоном. В ответ я выразила сомнение в том, что это всего лишь одержимость, и пообещала, как только у меня появятся убедительные доказательства того, что моя сестра жива, снова к нему прийти. Произнеся эти слова, я почувствовала, как по коже побежали мурашки. Доктор хмыкнул и положил трубку.

Мне очень не понравилось то, что я ему наговорила. Более того, я не на шутку встревожилась. У меня что, начинаются проблемы с психикой? Возможно, такие проблемы в нашей семье — наследственная болезнь, и этот врач уже обнаруживает у меня ее первые признаки. Доктор Монтальво, возможно, знает меня лучше, чем знаю себя я сама. Он первый психиатр, с которым мне довелось общаться, и я не имела ни малейшего понятия, переживают ли вообще психиатры так сильно за своих пациентов или же они переживают только за тех, кому уже угрожает серьезная опасность. Я снова встала под душ, чтобы согреться. Чувствуя, как устали после утренней пробежки ноги, я решила бегать независимо ни от чего каждый день, потому что мне следовало быть сильной и готовой к чему угодно. Во мне нуждались все — даже отец.