Secretum - Рита Мональди Страница 44

Во время своего первого представления при дворе Мария обнаружила не по возрасту острый ум и силу духа. Мария, с ее темпераментом, не представляла себе любви без препятствий, и ей не потребовалось много времени, чтобы увидеть в короле, своем ровеснике, тот сырой материал, который лишь ждал обработки.

– Так часто бывает с молодыми мужчинами: острый ум, а по сути еще мальчик: материя, которая еще сыра, но хочет, чтобы ей придали форму; первозданная эссенция, которая требует света благородного и сильного женского духа, – добавил Атто, поучительно подняв указательный палец, дабы показать, что он постиг тему женственности гораздо основательнее, чем сами женщины. – Кузнец и творение искусства, Гефест и щит Ахилла: так Мария и Людовик противостояли друг другу. Как тот греческий щит, он уже был прекрасным. Но она смогла зажечь в нем ту самую божественную искру силы, добра и справедливости, которая возникает только в счастливом и восторженном сердце.

Воспоминания словно разрывали сердце и душу Атто, однако не потому, что он сам когда-то был влюблен в Марию, а теперь решился рассказать о ее любви к своему великому сопернику. На самом деле его терзало нечто иное, как мне показалось. Облагораживание мужской материи духом женщины, о чем он только что поучал меня, евнух Атто должен был бы сначала испробовать на себе.

– Надо было переплавить эту бушующую бесформенную лаву, – снова начал он, – в горниле правды, остроты ума и чистоты души, осторожности и одновременно доверия к окружающим людям, чтобы она стала чистой, словно голубка, и мудрой, как змея, – говоря словами евангелиста. Не было и не могло быть никого, кто более всего подходил для такой чеканки духа и разума, чем христианнейший король Франции, – подчеркнул он мелодичным голосом. – Итак, таков был путь, открывшийся перед молодым горячим королем благодаря знаку живых глаз Марии. Мария – вот то, чего всерьез захотел король. Но ему в этом было отказано. Он желал ее со всей страстью своих молодых лет, но не переступил существующего порядка вещей. Людовик еще сам не осознавал своей власти, он был в плену туманных юношеских мечтаний: это была затянувшаяся зимняя спячка, которую искусно поддерживали его мать Анна и кардинал, извлекая свою выгоду.

– И вы, вы считаете, что христианнейший король так сильно страдал, что следы этих страданий до сих пор оставались в его душе?

– Хуже того. Для того чтобы страдать, нужно иметь сердце, а он от своего отказался. Он, как бы это сказать, отрекся от самого себя: лишь так он мог снова подняться из пропасти отчаяния, куда его ввергла неутоленная страсть. Но нельзя безнаказанно отказаться от своего собственного сердца. Святой Августин предостерегает нас: отсутствие добра порождает зло. И так в юном сердце короля очень скоро страдания были вытеснены холодом и жестокостью. В то время как любовь могла развить в нем самые лучшие качества, несбывшаяся любовь в убийственном превращении вызвала только худшие. Его империя стала (и до сих пор остается) империей тирании, подозрительности, яда, произвола, ничтожества, возведенного в ранг добродетели, – прошептал Атто едва слышно, понимая, что эти слова могут быть поставлены ему в вину, если их услышат вражеские уши.

Он взял носовой платок и устало вытер капельки пота со лба и губ.

– Всех женщин, которые появлялись у него впоследствии, он презирал, – произнес Атто со вновь обретенным пылом. – Так было с его супругой Марией Терезией. Либо он их сначала обожал, а потом игнорировал, как свою мать Анну. Либо испытывал к ним просто плотскую страсть, как к своим многочисленным любовницам. В каждой из женщин Людовик пытался найти Марию. Однако, поскольку у него больше не было сердца, которое могло бы руководить им, на самом деле он не искал в женщине душу, даже если и стоило бы это сделать, как в случае с бедной мадам Лавальер. Сам не осознавая того, король не позволял ни одной женщине занять место его старой любви; наоборот, он стал отъявленным женоненавистником. Своей жене Марии Терезии он запретил принимать участие в правительственном совете, на что она традиционно имела право, а сразу же после свадьбы исключил из совета и свою мать, Анну Австрийскую. Позже, однако, король возместил ей эту потерю комплиментом, сказанным, впрочем, вскоре после ее смерти: Людовик заявил, что она была «хорошим королем», поскольку говорить о ней в женском роде казалось ему слишком оскорбительным. Кроме того, в последнее время он крайне жестоко обращался со всеми своими любовницами. В 1664 году король сказал своим министрам: «Я приказываю каждому из вас немедленно предостеречь меня, если вы заметите, что какая-либо женщина, кем бы она ни была, получила власть надо мной и я начинаю попадать под ее влияние. Я избавлюсь от нее за один день». А тогда он был женат уже три года.

– Разрешите вопрос, – перебил его я, – но как же мог бы король жениться на Марии, ведь она была не королевской крови?

– Вполне понятное возражение, но не имеющее значения. А теперь я сделаю тебе маленькое открытие: знаешь ли ты, что христианнейший король уже больше не вдовец, а снова обзавелся женой?

– Ладно, я не читаю газет, но если бы появилась новая королева Франции, то я, наверное, сразу узнал бы об этом, как только вышел на улицу! – воскликнул я, крайне изумленный.

– Действительно, королевы нет. Речь идет о тайном браке, хотя этот секрет известен всем. Это произошло ночью семнадцать лет назад, вскоре после того как мы с тобой расстались и я возвратился в Париж. Уверяю тебя: высокочтимая супруга, при всем благосклонном отношении к ней, далеко не презентабельна в обществе. Маленький пример: в детстве она даже просила подаяние. Людовик наконец решил сделать то, чего ему не дали сделать двадцать четыре года назад, вернее, на что у него тогда не хватило мужества: он заключил с мадам де Ментенон брак против воли других. Однако его поступок сейчас – не более чем пустой звук, – печально проговорил Атто. – Ментенон – не Манчини, у нее нет волос, которые «пахнут вереском», как любил в восторге говорить молодой король о пышных волосах моей Марии. И этот брак, – заключил аббат Мелани убежденным тоном, – был не чем иным, как запоздалым знаком уважения первой и единственной в его жизни любви, а по отношению к «тайной» невесте – минутным капризом или выражением желчного нрава короля. Да, он даже дал ей понять, что может немедленно избавиться от нее, когда захочет. В отличие от Марии, Ментенон не может позволить себе дать хоть какой-то совет королю, без того чтобы он грубо не поставил ее на место. Этой женщине не остается ничего другого, кроме как хвастаться, что таково было ее решение – постоянно оставаться в тени, – добавил Атто с явным презрением в голосе.

Христианнейший король был тайно женат! И к тому же, как оказалось, на женщине сомнительного происхождения! Как такое могло быть? Тысяча вопросов вертелась у меня на языке, но Атто снова вернулся к воспоминаниям.

– Короче говоря, это все было сказано для того, чтобы ты понял: король Франции, по моему мнению, был полон желания жениться на Марии. Однако следует помнить, – пояснил аббате нажимом, – что Людовик в то время был королем лишь номинально, фактически же вся власть принадлежала Мазарини и королеве-матери. При абсолютном послушании, которое король проявлял по отношению к матери и его преосвященству, ничего, абсолютно ничего не указывало на то, что положение вещей может когда-то измениться. Как и его отец, король Людовик XIII, Людовик мог бы на всю жизнь передать государственные дела в руки своего премьер-министра. Людовик и сам не подозревал, что такое положение рано или поздно может измениться, – заверил Атто. – В двадцать один год он все еще, словно мальчик, держался за юбку матери и стоял в тени кардинала. При этом он уже пять лет был совершеннолетним королем! Регентство его матери давно закончилось.