Иерусалимский ковчег - Александр Арсаньев Страница 44

— У меня не остается другого выхода! — ответил я.

— Тогда я буду просить вас лишь об одном, — сказал Юкио Хацуми.

И я уже знал, о чем он меня попросит. Не зря я считал Кинрю своим ангелом-хранителем!

— Я просто обязан сопровождать вас! — воскликнул мой золотой дракон, скомкав в своих руках, и без того измятый, журнал.

— Я не могу взять тебя с собой, — сказал я безрадостно. — Полянская может заподозрить что-то неладное, — добавил я.

— Вы могли бы представить меня своим слугой, — настаивал Юкио Хацуми.

— Но это опасно! — воскликнул я, мне вспомнились Мирины предсказания. Что там она говорила о клетке? Я жертвовал своей жизнью во имя клятвы и долга! Но разве я мог подвергнуть японца такой опасности? Во имя чего рисковать Кинрю?! — Как бы вы ни старались, Яков Андреевич, я все равно отправлюсь за вами, — не отставал японец. И у меня не было оснований ему не верить.

— Я уже жалею, что проговорился тебе, — ответил я грустно. — А впрочем, как знаешь, — махнул я рукой. — Жизнь-то твоя! Вот и распоряжайся ею, как хочешь!

— Ну вот и славно! — обрадовался Кинрю. — Пожалуй, я отправлюсь упаковывать вещи, пока вы, Яков Андреевич, не передумали!

— Не спеши! — предостерег я его. — Вдруг еще графиня не согласится?

— Она же сущий ангел! — лукаво усмехнулся Кинрю, полностью уверенный в своей победе.

Я поднялся с канапе и велел заспанной Саше в длинном ситцевом платье, перевязанном атласной лентой под грудью, сварить крепкого кофе и принести его в кабинет.

Видимо, мне не давали покоя воспоминания о встрече в кофейне.

Кинрю поднялся к себе, я же отправился в кабинет, прихватив с собой канделябр с тремя свечами. Открыл свой тайник и достал из него исписанную тетрадь. Я должен был исповедаться в чувствах, внушенных мне этой женщиной. Но мысли путались и никак не хотели ложиться на бумагу из-под пера. Рука сама собою чертила в тетради розу. Разозлившись на себя, я захлопнул дневник.

В дверь постучали, на пороге возникла Саша с серебряным блестящим подносом в руках. На нем дымился кофейник и красовалась миниатюрная китайская чашечка.

Я снова окинул ее взглядом и подивился чудачествам Миры, нарядившей крестьянскую девушку, вытребованную мной из Кольцовки, в это несуразное платье.

Я взял из рук Саши поднос и поставил его на столик. Девушка ушла, оставив меня наедине с моими невысказанными мыслями. Что же сулит мне завтрашний день? Но почему-то не было страшно, представлялись глаза Полянской. Их я и видел всю ночь во сне.

Утром прощались с Катей, и в полдень выехали на кладбище. День выдался ясным и на редкость теплым. Мира держалась стойко, но то и дело на глаза ее набегали слезы. Однако плакала она молча, не по-женски. Кинрю поддерживал ее под руку. У нас с ней по-прежнему отношения были натянутыми, и я старался как можно реже попадаться ей на глаза, чтобы не усугублять и без того неприятную ситуацию. Я сомневался, что смогу оказать ей какую-то поддержку. В итоге мы отправились провожать Катюшу в отдельных экипажах. Пожалуй, такая размолвка между нами приключилась впервые с тех самых пор, как я помог ей бежать из Индии.

Кортеж у нас получился скромный, всего-то несколько крытых экипажей. В трех каретах уместилась вся челядь, которую, по настоянию Миры, мы взяли с собой.

Когда опускали гроб, Мира что-то прошептала на своем языке, но не заплакала. Я подумал, что она читает ритуальные ведические молитвы, потому как индианка почти не расставалась со своими книгами Вед.

Я подошел к ней и сжал ей руку. Мира не выдернула ее, и я понял, что мы с ней все-таки помирились.

У одной из кладбищенских оград я заметил знакомую фигуру.

«Грушевский!» — изумился я мысленно. Он тоже меня увидел и поспешил ко мне. Я велел своим спутникам возвращаться без меня, а сам остался на кладбище, чтобы переговорить с моим братом.

— Яков Андреевич! — приветствовал он меня. Нам не надо было обмениваться тайными знаками, чтобы узнать друг друга.

— От всего сердца рад вас видеть, Игорь Дмитриевич! — ответил я. — Что-то случилось?

Игорь Дмитриевич Грушевский был тем самым ритором, который участвовал в посвящении Строганова в ученики. У меня мелькнула надежда, что он что-то знает об этом деле. И, похоже, я не ошибся, потому как он первым завел речь о Виталии.

— Яков Андреевич, — сказал Грушевский. — Я знаю о вашем предназначении, а потому считаю себя обязанным просветить вас касательно одного вопроса, который, возможно, и покажется вам неважным.

— Что вы имеете в виду? — насторожился я, готовый услышать самые невероятные вещи.

Грушевский откашлялся и заговорил:

— Недавно у меня состоялся разговор с Иваном Сергеевичем, из которого я узнал, что из орденского архива пропали очень важные документы. И что в этом деле замешан Строганов, — он бросил на меня вопрошающий взгляд, словно бы ожидая подтверждения.

— Совершенно верно, — ответил я. — Расследованием этой истории я и занимаюсь в настоящее время.

— Кутузов сказал мне, что было украдено еще и другое письмо, которое Строганов якобы передал на хранение своей невесте, и которое будто бы предназначалось вам. Это так? — осведомился Игорь Дмитриевич.

Я кивнул.

— Ну так вот, — продолжил Грушевский. — Незадолго до смерти, Виталий что-то говорил мне об этом.

Я весь обратился во внимание.

— Что именно, Игорь Дмитриевич? Это очень важно!

— Что у него возникли какие-то подозрения, и он отразил их в своем послании, — ответил ритор. — Но дело не в этом!

— А в чем же? — я недоумевал.

— В том, что я упомянул, где хранится это письмо в разговоре с одним из кровельщиков.

— Очень интересно, — пробормотал я себе под нос. Кровельщиком обычно назывался брат, охраняющий вход в масонскую ложу. Но эту должность могли занимать и несколько человек. К тому же ни одного из привратников я не знал в лицо.

— Как его имя? — осведомился я.

— К сожалению, его подлинное имя мне неизвестно, — ответил вития. — Но в Ордене его нарекли братом Алавионом, — добавил он.

— Вы не сказали об этом Кутузову? — осведомился я.

— Сказал, — ответил Грушевский. — Но он не мог отменить из-за этого своей срочной поездки, — проговорил Игорь Дмитриевич многозначительно. — И посоветовал мне обратиться непосредственно к вам, — добавил он. — К тому же и брат Алавион тоже исчез.

Последние слова ритора прозвучали не слишком утешительно.

— Вы правильно поступили, что обратились ко мне, — сказал я ему в ответ.

— Яков Андреевич, — обратился ко мне Грушевский. — Сегодня вы будете на приемном собрании? Около двух часов состоится посвящение одного из товарищей в степень мастера. Желательно ваше присутствие, — добавил он.