Загадка отца Сонье - Вадим Сухачевский Страница 44

Оставшись одни, мы некоторое время молча смотрели друг на друга: я – исподлобья, отец Беренжер – прямо и открыто. Так же молча он указал мне на место за столом и сам уселся напротив.

— Прости меня, Диди, — первым заговорил преподобный. — Я, право, чувствую себя несколько виноватым, но о том, что это… То, что у нас с Натали… Что это каким-то образом коснется тебя, я, клянусь, узнал гораздо позже.

По-прежнему исподлобья глядя на него, я спросил:

— Что же, она вам сразу ничего обо мне не сказала?

— Да мы вообще ни о чем таком с ней поначалу не разговаривали. Она была одной из немногих прихожанок отстроенного мною храма. Мы с ней беседовали о Граале, о тамплиерах, о некоторых противоречиях в вероучении и об истоках этих противоречий. Ты, должно быть, помнишь, что эти противоречия начались с неверного – преднамеренно неверного! — понимания Церковью образа Марии Магдалины, которая в действительности была… Впрочем, я тебе в прошлый раз уже рассказывал… Потом, когда она задала вопрос о моем браке с Мари, столь необычном для священнослужителя, да еще с одобрения Ватикана, пришлось поведать ей о моем происхождении… — Вдруг он приостановил свой рассказ и прислушался. — Диди, тебе ничего такого не показалось? По-моему, там какой-то скрип наверху…

Я пожал плечами:

— Ветер сегодня. Может, это каштан – ветками по стене?.. — сказал я. А про себя подумал: чем так слух напрягать, вы бы, преподобный, Лучше нюх свой напрягли да принюхались к себе, кем бы вы там ни были по происхождению.

— Каштан?.. Да, может быть, каштан… — согласился он. — На чем мы с тобой остановились?

— На вашем происхождении.

— Да, в связи с разрешением Ватикана на брак с Мари пришлось ей об этом рассказать. Ведь без того брака (ведь ты понимаешь, о Чьем браке с Магдалиной я говорю?) не было бы всего рода деспозинов, всего семейства Грааля. Верно, сам Господь не желал, чтобы оно пресеклось. А коли так – то не должно оно пресечься и в моем колене. Лишь этим, полагаю, можно объяснить столь необычное решения Ватикана в моем случае. Мари, однако (ты это знаешь), оказалась бездетной. Я снова запросил Ватикан и через день после твоего отъезда получил оттуда соизволение на второй брак.

— И конечно, поспешили сообщить о том Натали, — как смог, съязвил я. — С прихожанками-то у вас, особенно с незамужними, не особенно густо.

— Нет-нет, — вставил он, — все было совсем не так!..

— А ей захотелось пожить во дворце со зверинцем! — не слушал я его.

— Да нет же! Зверинец мой она, кстати, недолюбливает. Особенно ее пугает вой гиены. Только с марабу моим, с Гарун аль Рашидом (помнишь его?), кажется, сдружилась – когда приходит, всегда держит у себя в кармашке су и радуется, если он монетку вытаскивает…

— Захотела принцессой стать, — гнул я свое. — Из дома Меровингов… Или там чуть ли не самого царя Давида…

— Да повторяю тебе – не так все было! И о соблаговолении Ватикана я ей сказал не сразу, и о происхождении своем!.. Просто… Знаешь как это бывает… Просто почувствовал, что тянет ее ко мне. Все время встречает, вроде бы случайно, в храм ко мне все чаще наведывается… Она меня полюбила, клянусь тебе! Этого нельзя скрыть!.. Но я ведь кюре; к тому же, согласись, довольно необычный для здешних краев. Да вдобавок еще – женатый кюре…

— И вот тут вы ей наконец рассказали…

— Да, мальчик мой, тут я ей все рассказал.

— И она…

Он с грустью посмотрел на меня:

— Да, Диди, она почти сразу дала согласие. Прошу, не держи на нее зла. Девушки выбирают сердцем, и это сильнее, чем все данные ими обещания… Кстати, о том, что она обещала тебе… Право, я узнал об этом от нее только вчера, когда мадам Риве растрезвонила на всю деревню, что завтра ты приезжаешь. Она… Я имею в виду Натали… Она так жалела тебя и так боялась встречи с тобой!

— А встречи с этим рогатым у вас в храме она не боялась? — нес уже я невесть что.

— С Асмодеем? Нет, я велел художнику замазать эту тень, пожалуй действительно не слишком подходящую для Божьего храма. (Нате пожалуйста! Осенило!)…Прошу тебя, Диди, — продолжал он, — не дуйся на нее, с годами поймешь – она не так сильно виновата, как тебе сейчас, должно быть, кажется.

Да нет, я уже понемногу приходил в себя. Не было, не было ее больше, моей Натали! Была иная, сдружившаяся с марабу этим, смирившаяся с запахом, который был, был, — как она могла не уловить с ходу? "Она…" – подумал я. И продолжил уже вслух:

— …Просто она захотела тоже стать принцессой… Она не говорила, что ее унесло ветром из дворца?

— Ветром? — не понял отец Беренжер. — О чем ты?

— Да так, — сказал я, — вспомнилось. Тут недавно рассказывал один… — И тут же услышал, как неподалеку, где-то, кажется, наверху, громко прыснули…

— Что это?! — вскочил со стула преподобный. — Нет, это не ветер и не каштан! Там кто-то…

В этот самый момент раздался треск, грохот, что-то у самого дома грохнулось наземь, и послышался возглас, который издают от боли.

Отец Беренжер метнулся к двери, я за ним.

У стены дома валялась развалившаяся деревянная лестница, а два моих друга, Поль и Пьер (один из них изрядно хромал, видимо, здорово ушибся, с этой лестницы падая, а другой его придерживал), удалялись настолько быстро, насколько в этом состоянии могли.

Преподобный было устремился следом за ними, приняв, наверно, за воров и наверняка быстро бы их настиг, но я объяснил, что это мои друзья, приехавшие со мной из Ретеля – видимо хотели как-то над нами подшутить, и отец Беренжер прекратил преследование.

— Нечего сказать, шутники, — проворчал он. — Вон садовую лестницу сломали – то-то уж госпожа Матье будет гневаться! Да и запросто могли шею себе свернуть… Ладно, Господь с ними, с шутниками… А с тобой, Диди, давай-ка мы прогуляемся до моего дома, я же должен вернуть твои четыреста франков, долг Натали.