Падение Стоуна - Йен Пирс Страница 44

— Но ведь он пошел к ней.

— Так вы мне сказали. Если вы сумеете узнать почему и если это не отвлечет вас от главного направления поисков, так узнайте. Пусть еще один сюрприз добавится к тем, с которыми мне уже пришлось столкнуться. Что-нибудь еще?

— А морфин?

— Это вас не касается.

В ее тоне прозвучала ледяная окончательность, не допускавшая возражений. Я почувствовал себя надерзившим слугой и, полагаю, покраснел от смущения. Она ничем мне не помогла, не затушевала мой промах. Наоборот, она мгновенно приняла формальную, деловую манеру, подчеркивающую, что я наказан. Я осознал, что это было ее оружием, одним из многих в обхождении с мужчинами; она держалась интимно, дружески, с намеком на близость, затем делала шаг назад к формальности. Ее владение языком было безупречным в том смысле, что она умела намекнуть на интимность или отчужденность, дружбу или неодобрение сочетанием тона, слова и жеста. Легкая нота неодобрения — и я готов был сделать что угодно, лишь бы вернуть ее расположение. Не думаю, что ею руководила расчетливость; она просто не могла вести себя иначе.

Однако я был не вполне готов стушеваться. Если она умела быть твердокаменной, то и я сумею.

— Вы проинструктировали меня забыть о том, что ваш муж давал деньги анархистам, — продолжал я. — Полагаю, вам известно больше, чем мне, только вы считаете, что это к делу не относится. Пожалуйста, объясните, что вам угодно, и я подчинюсь вашим пожеланиям.

— Ах, Мэтью, мне так жаль, — сказала она умоляюще, мгновенно снова потеплев. — Пожалуйста, не сердитесь на меня, даже если я сержусь на вас. Вы же знаете, что приносите дурные вести. И не можете ожидать, что меня они обрадуют, а не рассердят. Не ваша вина, что последние несколько недель моя жизнь превратилась в кошмар, но это так. Я прошу вас быть мягче со мной.

— Но вы со мной не мягки.

— Я сожалею, если каким-то образом причинила вам боль. Я этого не хотела. Пожалуйста, поверьте мне.

Я не поверил, но самые слова, сказанные ласково и тепло, вновь преисполнили меня надеждой и смели все плоды моих усилий убедить себя, будто отношения между нами — нанимательницы и нанятого. И ничего больше.

— Конечно, я вам верю, — сказал я.

Перечитав это, я вижу, что выгляжу дураком. Возможно, я им и был. Я уже объяснял, что Элизабет принадлежала миру, о котором я ничего не знал. Полагаю, совершенно очевидно, что с самого начала мое презрение и подозрительность сочетались с равной долей завороженности. Ее образ жизни, деньги, слуги, туалеты, картины, досуг, да и просто изобилие всего, опьяняли самой близостью к ним. Отъединить ее от этого окружения было невозможно, но, думаю, ее обвораживающая загадочность не уменьшилась бы, даже будь она гораздо беднее. Она была пленительной. Смена настроений, вспышки гнева и такие же вспышки доброты; то, как ранимость сменялась стальной решимостью; чувство юмора, внезапно уступавшее место глубокой серьезности. Ее непредсказуемость гипнотизировала.

Даже то, как она третировала других, подобно миссис Винкотти. Неприятное зрелище, но мне было важнее, что меня она не третирует, во всяком случае, не часто. Это внушало мне ощущение моей особенности. Я упивался им, потому что оно было мне необходимо; ничего подобного я прежде не испытывал. А когда все кончилось, я унес его с собой, как бесценное сокровище. Она заставляла людей — мужчин, будем точны — ощущать себя лучшими, чем они были на самом деле, более талантливыми, более красивыми, более достойными уважения. И это не было обманом, приемом подчинять других своей воле для достижения своей цели, хотя было и этим. Это было, я убежден, абсолютно подлинным, своего рода душевная щедрость, пусть она и пускала ее в ход себе на пользу.

— Ну, так последнее. Деньги.

— В каком смысле?

— Они, совершенно очевидно, куда-то ушли. Было бы полезно установить куда, если возможно. Мой друг Франклин…

— Нет! — сказала она резко. — Категорически нет. Вы дали мне слово, что будете хранить все в секрете, и должны его сдержать.

— Но это специальная область, — попытался я объяснить. — Бухгалтерские книги, высокие финансы и прочее в том же роде. Я ничего в них не смыслю, и это не то, для чего вы меня наняли. Знай вы заранее, что вам понадобится кто-то способный выковыривать секреты из сводного баланса, не сомневаюсь, вы не выбрали бы меня.

— Вы умный человек, Мэтью. И мы должны выжимать все, чем располагаем. Я не отрицаю, что помощь эксперта была бы полезной, а говорю только, что вы не должны никому проронить ни единого слова.

Франклин, подумал я, мысленно застонав. Сейд. Оба узнали и поняли куда больше, чем я. Я думал, что могу положиться на них обоих, но вдруг я ошибся? Что, если Франклин решит блеснуть перед сослуживцами? А то и войти в милость к своему начальству? «Я думаю, вам следует сбыть ваши акции „Риальто“…»

— Я не знаю, как много выяснил Франклин… — сказал я, балансируя между откровенностью и притворством. Говоря, я ощутил тепло под воротничком, и она посмотрела на меня вопросительно. Оставалось надеяться, что я не такой плохой лжец, каким себя чувствовал. В конце-то концов, я был уверен, что сумею все-таки убедить Франклина помалкивать.

— Кто-нибудь еще?

— И мой редактор намекнул, что кое-кто считает вас агентом Двойственного союза и встревожен, что столь значительная часть военного производства Империи находится в ваших руках.

— Но ведь это не так, — коротко бросила она. — В настоящее время она в руках душеприказчика. И останется в них, пока это дело не будет улажено.

Я посмотрел на нее с любопытством.

— А-а! — сказал я.

— Найдите этого ребенка, мистер Брэддок, — сказала она с легкой улыбкой. — И благодарность кайзера вам обеспечена.

Я поглядел на нее с ужасом. Она раздраженно вздохнула.

— Шутка, Мэтью, шутка.

— А. Да. Отлично.