Золотой жук - Эдгар Аллан По Страница 44

— Да, — сказал я, — у вас замечательная память, и уверяю вас, дорогая Эжени, я не собираюсь уклониться от исполнения столь несложного обещания. Посмотрите! Не правда ли, они мне идут?

С этими словами я раскрыл лорнет и осторожно водрузил на нос как очки, меж тем как мадам Симпсон, поправив шляпу и сложив руки на коленях, застыла на стуле в какой-то странной, чопорной и напряженной позе.

— Боже милостивый! — воскликнул я, лишь только дужка очков коснулась моей переносицы. — Боже мой! Что могло произойти с этими очками? — Я быстро снял их, заботливо протер шелковым носовым платком и надел опять.

Но если в первое мгновение я был просто удивлен, то сейчас это удивление уступило место глубокому, беспредельному изумлению, я был просто вне себя от ужаса. Что все это могло значить? Мог ли я верить своим глазам? Мог ли — в этом был весь вопрос! Неужели, неужели это… неужели это румяна? Что это? Неужели… неужели морщины на лице Эжени Лаланд? О Юпитер и все боги и богини, великие и малые! Что… что случилось с ее зубами? В ярости я вскочил со стула, швырнул очки на пол, остановился, упершись руками в бока, посреди комнаты и уставился на миссис Симпсон; лицо мое исказилось от ярости, и я не в силах был произнести ни слова.

Я уже упоминал о том, что мадам Лаланд, то есть миссис Симпсон, говорила по-английски еще хуже, чем писала; поэтому она обычно очень редко прибегала к этому языку. Но до чего только не может довести даму гнев! И он побудил миссис Симпсон сделать странную попытку заговорить на языке, которого она почти не понимала.

— Ну, мосье, — произнесла она, с видимым удивлением разглядывая меня в течение нескольких минут. — Ну, мосье, что еще? Что слючилось сейчас? Ви страдает танцом святой Витт? Если я вам не нравится, зачем ви покупал кота в мешке?

— Ах вы несчастная… — Я с трудом переводил дыхание. — Вы… вы… вы… старая ведьма!

— Старый ведьма? Я не так старий. Мне ни на один день не больше, чем восемьдесят два льет.

— Восемьдесят два! — воскликнул я, попятившись к стеке. — Восемьдесят две тысячи чертей! Ведь на миниатюре было написано двадцать семь лет и семь месяцев!

— О да! Это так! Это есть правда! Но этот портрет сделан пятьдесят пять лет назад. Когда я пошель за мой второй муж мосье Лаланд. В тот время я заказал миниатюр для мой второй дочь от первый муж, мосье Муасар!

— Муасар? — переспросил я.

— Да, Муасар, — сказала она, передразнивая мое французское произношение, которое, надо сказать, было не очень хорошим. — И что же? Что ви знает о Муасар?

— Ничего, старое пугало! Я ничего не знаю о нем; знаю только, что у меня был когда-то предок, носивший такую фамилию.

— Этот фамилий! Что ви скажет на этот фамилий? Это очень хороший фамилий, и Вуасар тоже хороший. Мой дочь мадемуазель Муасар женился на мосье Вуасар, и это тоже очень хороший фамилий.

— Муасар?! — воскликнул я. — И Вуасар?! Что вы хотите сказать?

— Что я хотел? Я хотел сказать Муасар и Вуасар, и буду добавлять — Круасар и Фруасар. Дочь мой дочери, мадемуазель Вуасар, женился на мосье Круасар, а внучка моей дочь, Круасар, женился на мосье Фруасар, и я хотел сказать, что этот фамилий уже не очень уважаем.

— Фруасар?! — повторил я, почти теряя сознание. — Не может быть, нет, вы не называли фамилии Муасар, Вуасар, Круасар и Фруасар?!

— Нет, назвал, — ответила она, откидываясь на спинку стула и вытягивая свои длинные тощие ноги. — Да, Муасар, Вуасар, Круасар и Фруасар! Но мосье Фруасар бил очень большой дурак, он бил большой осел, как ви сам. Он оставлял la belle France [98]и уезжал в этот глюпый Америк. Здесь он родил син, очень глюпий син, как я слишал. Но я не имел еще удовольствий встретить его, как и мой спутница мадам Стефания Лаланд. Его называют Наполеон Бонапарт Фруасар, и я думаю, что ви тоже скажет, что это не очень уважаемый имя.

То ли продолжительность, то ли характер этой речи привели миссис Симпсон в неописуемое волнение: кончив говорить с большим трудом, она, словно от прикосновения магической палочки, вскочила со стула, уронив при этом на пол свой роскошный турнюр. Затем заскрежетала своими вставными челюстями, замахала руками, засучила рукава, погрозила кулаком, поднеся его к моему лицу, и закончила свое представление тем, что сорвала с головы шляпу вместе с париком из чудесных черных волос, пронзительно взвизгнув, швырнула на пол и стала топтать все это в какой-то гневной, исступленной пляске, похожей на фанданго.

Тем временем я опустился на стул, с которого она только что встала.

— Муасар и Вуасар, — повторил я, задумчиво глядя на нее — Круасар и Фруасар. Муасар, и Вуасар, и Круасар, и Наполеон Бонапарт Фруасар! Слышите вы, старая змея? Это я! Слышите? Это я! — И здесь мой голос перешел в истерический вопль: — Это я-а-а-а!!! Я Наполеон Бонапарт Фруасар! И будь я трижды проклят, если я не женился на собственной прапрабабушке!

Мадам Эжени Лаланд, quasi [99]Симпсон, а в прошлом Муасар, действительно оказалась моей прапрабабушкой. В молодости она славилась красотой и даже к восьмидесяти двум годам сохранила величественную и стройную фигуру, скульптурные линии головы, греческий нос и красивые глаза. С помощью пудры, румян, фальшивых локонов, вставных зубов, турнюра и искусства парижских модисток ей до сих пор удавалось сохранять не последнее место среди красавиц, un peu passées [100], французской столицы. В этом отношении она лишь немногим уступала Нинон де Ланкло.

Овдовев во второй раз и не имея детей, она вспомнила о моем существовании в Америке и решила сделать меня единственным наследником всего ее огромного состояния. С этой целью она и приехала в Соединенные Штаты вместе с дальней родственницей своего мужа — красавицей Стефанией Лаланд.

В опере моя прапрабабушка, заметив то пристальное внимание, с каким я рассматривал ее, невольно устремила на меня свой лорнет. Ее поразили черты некоторого фамильного сходства между нами. Заинтересованная этим, зная, что ее праправнук находится в этом городе, она стала расспрашивать обо мне сопровождавшего ее джентльмена. Он знал меня и сообщил ей, кто я. Это заставило ее вновь взяться за лорнет. Как я уже говорил, ее любопытный взгляд был истолкован мною иначе, что и вызвало мое дальнейшее нелепое поведение. Она ответила на мой поклон, решив, что я по какой-то странной случайности также узнал ее. Тогда-то, обманываясь в отношении ее возраста и красоты из-за своего слабого зрения и совершенства ее туалета, я обратился к Тальботу, горя нетерпением узнать, кто она. Решив, что я, конечно, имею в виду ее молодую спутницу, он сообщил мне, нисколько не погрешив против правды, что это знаменитая красавица — мадам Лаланд.

На следующее утро моя прапрабабушка случайно встретилась с Тальботом, своим давним парижским знакомым, и разговор, естественно, зашел обо мне. Говорили и о моем слабом зрении — оказывается, мой недостаток был всем хорошо известен, хотя я об этом и не подозревал. Моя дорогая родственница была искренне огорчена тем, что обманулась в своем предположении: итак, я вовсе не узнал ее, а лишь глупо заигрывал в театре с незнакомой пожилой женщиной. Решив наказать меня за мою бестактность, они с Тальботом составили целый заговор. Последний нарочно избегал меня, чтобы не знакомить с мадам Лаланд. Все мои приятели, как вначале и Тальбот, считали, что мои расспросы о «прекрасной вдове мадам Лаланд», конечно, относятся к младшей даме. И только теперь я понял суть разговора с тремя джентльменами, которых встретил, возвращаясь из отеля, где останавливался Тальбот, и ссылку моих собеседников на Нинон де Ланкло. Я ни разу не имел возможности увидеть мадам Лаланд вблизи при дневном освещении, а на вечере я не смог обнаружить ее возраст все из-за той же глупой манеры не носить очков. Когда попросили спеть мадам Лаланд, это относилось к младшей даме, и встала она, а моя прапрабабушка, чтобы оставить меня в заблуждении, поднялась одновременно с ней и проводила ее к роялю, стоявшему в соседней гостиной. Если бы я вознамерился сопровождать ее, она сослалась бы на странность нашего знакомства и попросила бы меня остаться там, где я был; но моя излишняя щепетильность сделала это ненужным. Арии, исполнение которых вызвало мое восхищение и убедило в молодости возлюбленной, пела Стефания Лаланд. Моя прапрабабушка подарила мне лорнет, чтобы ко всей этой мистификации добавить выговор и сделать ее более поучительной. Этот подарок дал возможность отчитать меня за то жеманство, от которого я никак не мог отучиться. Нужно ли говорить, что стекла в своем лорнете она заменила другими, более подходящими к моим глазам. И действительно, они оказались мне как раз впору.