Паутина судьбы - Валентин Пушкин Страница 43

К привычному огорчению Морхинина, на обложке и титульном листе издатели с каким-то роковым упорством поставили не полное имя автора, а «В. Морхинин». И только там, где давались технические данные, на последней странице, значилось «Валерьян Морхинин». Среди остальных сведений почему-то не оказалось цифры, указывающей тираж. Гонорар был переведен на его счет в Сбербанке и оказался весьма щуплым.

Дилетанство Морхинина, несмотря на издания и переиздания романов, на публикации, по-прежнему его не оставляло. Он был очень доволен еще одним «Проперцием». Морхинин с идиотической радостью дарил томики с сентиментальными надписями, несмотря на траты, коллегам, каким-то случайным литераторам, заходившим в редакцию к Лямченко, москвичам и иногородним. Дарил дальним родственникам. Два раза посылал почтой в Мантую. Бертаджини ответил восторженным письмом, расхваливая новое издание «Проперция» (улучшенное и расширенное на четыре главы, недостающие в первом варианте).

Только гораздо позже описываемого времени Валерьян стал понимать, что вызывает только раздражение, – причем не у одних завистливых литераторов, но и у людей совершенно посторонних профессий. Эти скрипели зубами по поводу прославления им (как они считали) своего имени, а иные думали, что бывший хорист, ставший удачливым писакой, гребет несусветные деньжищи за свои сочинения.

Изредка к нему в гости заглядывала младшая дочь Светлана, по-прежнему изучающая «жизнь богемы». От ее рассуждений Валерьян Александрович приходил в ярость:

– Ну почему ты не трудишься, Света? Ты что – дура? Тупица? Ну хотела быть художницей – учись. У тебя полно времени. Стой у мольберта, рисуй на листах. Может быть, что-то получится.

– Не получается. Таланта нету. С утра голова болит после вчерашнего.

– Чем ты занимаешься по ночам?

– Не бойся, я еще не проститутка. Пью либо на халяву, либо мать бабло дает. Папуль, я не просто ленива и распущена – я больна. Я зависима от такого образа жизни и от спиртного.

– Не колешься еще, не нюхаешь?

– Нет, в этом будь спокоен. Наркота – это не мое.

– Ты же красивая девочка, ухоженная, нарядная. Выходи замуж за какого-нибудь бобра, как твоя старшая сестра.

– А я уже была замужем, – позевывая, извещала отца бессовестная Светка.

– Как?!

– Законным браком. Состояла женой аспиранта в профессорской семье целых шесть месяцев. Потом подала на развод.

– Почему?

– А я с дураками жить не желаю.

– Ну да, профессорская семья – дураки! А ты кто?

– А я начитанная до самой макушки дочь певца и писателя.

«И матери – бездельницы и шизофренички», – подумал Валерьян Александрович. Он сидел, положив ногу на ногу, и с печалью, сосущей сердце, глядел на это хорошенькое существо в джинсах, несколько похожее на него, но в то же время бесполезное и самодостаточное.

– Зачем развелась с мужем? Может быть, постепенно притерлись бы и жили нормально.

– Насчет притерлись – профессорский сынок не очень-то.

– Пошлячка!

– У меня есть кадры и лучше. Но это не главное. С ним говорить не о чем. Кроме формул на компьютере, кроме каких-то цифровых проектов, он ничего не знает и ничем не занимается. Такой же его отец. И мать. Скука! Они не интересуются ни попсовыми группами, ни Рахманиновым. Они не знают ни Есенина, ни Пастернака, ни Рубцова, ты понимаешь? Им плевать – что на классику, что на авангард. По-моему, сказано где-то у Набокова: «Он был сыном дурака-профессора». Классический вариант.

– Света, ты еще молода. Ты встретишь обаятельного, таланливого мужчину. И будешь счастлива. Это тебя не привлекает?

– Обаятельнее… и талантливее моего отца найти безумно трудно. Ведь все – в сравнении. Ну где я найду парня, похожего на тебя?

– Ух, лиса! У меня все равно денег нет.

– Мне твои деньги не нужны. Найду в другом месте. А моя мать была с тобой счастлива?

– У нее вообще другой идеал в жизни. Муж-добытчик. Я, кстати, долгое время старался быть усердным обывателем. Никаких творческих задач. В основном старался для семьи.

– Я тебе очень благодарна за твое обывательское прошлое, папа. Теперь мне еще приятнее видеть твою творческую работу, хоть мы живем порознь. Я однажды попробовала написать что-то вроде повести… на молодежный манер…

– Почему не принесла, не показала? Может быть, это дело вполне обнадеживающее… Я, глядишь, что-то бы подсказал. И как же дальше?

– Бросила. Три страницы написала… Нет, я еще не готова. Когда-нибудь потом… Пока не могу, пустое… А ты молодец, прямо герой мифа. В тридцать пять лет ни с того ни с сего взял и начал строчить романы. И не бросил, не сдался, не отступил. Прорубил гору! Фархад! А твоя Ширин, кстати, где? Где твоя Таська?

– Не смей так называть Таисью Федоровну. Иначе обозлюсь и вышвырну вон.

– Эксъюзми. Где Таисья Федоровна? Все носится со своим сынком? Бездельником и пьянчугой?

– Насчет бездельника – ты как раз ошибаешься. Этот парень умеет делать почти все, что можно делать руками. А вот запои… Хотя в дореволюционное время каждый приличный мастеровой раз в квартал обязательно запивал на пару недель и считал себя добропорядочным мещанином.

– Скоро у меня тоже начнутся запои, чуть обожди.

Вот такие содержательные беседы случались у Морхинина с младшей дочерью. Светлана иногда не являлась и даже не звонила по полгода.

Старшая дочь звонила чаще, но никогда не навещала его из принципа. Валерьян Александрович сам приходил к ней, в ее элитную квартиру по уговору: когда зятя не было дома. Соня угощала отца уникальным коньяком, дорогим виски, великолепным вином, семгой, икрой, разными экзотическими японскими штуковинами, которые он больше рассматривал и нюхал, чем ел. Вообще угощался он сдержанно – тоже из принципа. Если была с воспитательницей внучка Маша, пел с ней детские песенки фальцетом, отчего все помирали со смеху. Морхинин с легкостью покидал элитную квартиру, но не отказывался от 500 евро, которые ему совали в прихожей.