Заговорщики. Преступление - Николай Шпанов Страница 43

В таких условиях "интеровцу", да еще коммунисту, не сумевшему эвакуироваться с добровольцами из‑за тяжелых ран, угрожала смерть от руки заговорщиков. Вот почему Матраи приходилось дышать плесенью в дальнем углу подвала. Впрочем, и тогда, когда он лежал на постели под крошечным окошком, ему не удавалось набрать в легкие кислорода: его уже почти не осталось в Мадриде. Жители давно дышали кисловато–горьким смрадом пожарищ. Пожары возникали каждый день в десятках мест, куда падали бомбы фашистских "Юнкерсов" и "Капрони". Нехватало ни рук, ни воды, чтобы бороться с огнем. Он истреблял жилища, музеи, больницы, переполненные ранеными мадридцами.

Когда раздавался сигнал воздушной тревоги, старый парикмахер приваливал к дыре окна мешок с песком. В подвале становилось еще более душно. Легким раненого нехватало воздуха, на лбу набухала синяя жила, и кровь начинала пульсировать так, что, казалось, вот–вот она прорвет нежную ткань подживающих ран.

Но что значили эти страдания по сравнению с теми, какие причиняли известия, приходившие из мира, оставшегося по ту сторону сырых стен подвала! Вспомнить хотя бы то, что Матраи узнавал в последние две недели из обрывков газет:

В Англии "Тайме" еще замаскированно, а "Дейли мейл" уже совершенно открыто призывали правительства "великих держав" заставить Испанскую республику прекратить сопротивление.

Швейцария тоже признала Франко.

Признала его и Польша.

"Каудильо" обнаглел уже до того, что не пожелал принять Берара с "миссией Боннэ" и препоручил это своему министру иностранных дел Хордане.

Около двухсот тысяч беженцев — испанские женщины и дети — ждали у французской границы разрешения переступить ее, чтобы спастись от террора Франко. А Берар от имени Франции дал обещание Хордане, что Франция не только не впустит к себе этих несчастных, но заставит вернуться в Испанию и тех, кого приютила раньше.

Сердце раненого разрывалось, когда он читал все это. Страдания народа, который он полюбил, как родной, были во сто крат страшнее его собственных. Если бы он мог выйти отсюда, вернуться на фронт!

На какой фронт?..

Борьба в Каталонии была закончена.

Листеру, Модесто и Галосу с трудом удалось вернуться в Испанию, чтобы принять участие в боях за Мадрид. Мадрид — это уже все, что осталось у республики: ее кровоточащее, мужественное сердце.

Модесто!.. Листер!.. Быть с ними!

Была невыносима мысль, что и среди испанцев, назвавших себя республиканцами, находились способные сложить оружие. Первого марта президент Асанья покинул Испанию, и через день Париж подписал с Франко позорное соглашение о недопущении деятельности испанских республиканцев на территории Третьей республики. И это Франция! Торез, Кашен, Дюкло, найдите же слова, найдите средства сломить продажных правителей безумной Франции!

Кулаки раненого сжимались в бессильном гневе.

Петэн назначен послом Франции при фашистском правительстве Франко. Французский маршал приветствовал испанского разбойника, как "солдат солдата".

В этот день старый цирюльник возвратился с бесплодной вылазки за хлебом.

— Пора уходить…

Нет, раненый не думал об этом. Его мысли были заняты словами Петэна, сказанными генералу Франко:

"Обещаю вам: через французскую границу Республика не получит ни одного патрона, ни грамма хлеба, хотя бы это угрожало смертью всему ее населению. Ружья без патронов не стреляют, солдаты без хлеба валятся с ног. А когда солдаты узнают, что их дети и жены умирают с голода, они поднимают бунт и уходят по домам…"

Старый шакал знает, что такое война! Он понял, что нужно сделать для подрыва боеспособности армии. Но он ошибся на этот раз: солдаты республики были солдатами революции.

— Пора, — в беспокойстве повторял старик, но Матраи только скрежетал зубами от ненависти и досады:

— Если бы я мог быть там!..

— Еще будешь, если спасешься теперь.

— Товарищи знают, они придут, если будет нужно.

— А если… — старик напрасно пытался найти слова, которые не оскорбили бы слух генерала, хотя оба они отлично знали: там, впереди, где идет последний бой за Мадрид, теперь не до них.

— Тогда… значит, именно так и нужно, — твердо отвечал раненый.

Старик опустился на порог и, покачиваясь из стороны в сторону, сжимал кулаками голову. Его тусклые глаза наполнялись слезами. Слезы текли по морщинам, но старик не замечал, что плачет. Его взгляд был устремлен на лежащего в постели раненого. Старику было хорошо видно худое лицо — такое бледное, что оно казалось синеватым. Ему были видны беспорядочные клочья бороды. Между бородой и бровями, как две светлые звезды, блестели голубые глаза, ясные и добрые. Старик смотрел в них и думал о том, что, вероятно, все‑таки отец Педро не прав: не может быть грешником человек с такими глазами. Пусть он безбожник, пусть он…

Отвечая мыслям старика, раненый сказал:

— Если у палача нехватит для нас веревки, твой Педро предложит ему свой поясной шнурок… "Побольше страданий здесь, ради вечного блаженства там", — так сказал бы твой отец Педро.

— Так сказал бог, — послышалось по ту сторону порога.

Старик испуганно отпрянул. Перешагнув через его протянутые ноги, в подвал вошел монах.

— Отец Педро!