Между двух мужей - Марина Серова Страница 43

«Если я люблю его, то должна оставить все, как есть», – вот что в конце концов пришлось мне для самой себя «постановить». А когда, еще через несколько недель, я вдруг поняла, что беременна – это решение только окрепло. Ты удивишься и, может быть, даже оттолкнешь меня, но я скажу: весть о будущем ребенке была для меня самой счастливой вестью за все время, прошедшее со дня нашего расставания! Я вдруг поняла: мне очень легко удастся убедить тебя, моя любовь, что беременна я от тебя! Я даже сама почти поверила, что это твой ребенок, я уже почти полюбила его – ведь, в конце концов, вы с братом были так похожи!

Впервые я почувствовала радость. Это была радость от уверенности: теперь ты – мой, навсегда мой, теперь-то ты никуда не денешься, что бы там ни говорили, как бы ни хотели разлучить нас все твои подлые родственники! Собственно, разлучить нас хотел только Егор – но я чувствовала, что есть и еще что-то. Я и сейчас это чувствую, только не понимаю, не могу понять – что…

А время шло, очень медленно, но оно шло. Я вычеркивала дни в своем карманном календарике и с болью говорила себе: еще столько ждать! Чтобы убить время, чтобы сделать приятное тебе, когда ты вернешься, любимый, я загорелась идеей перепланировки вашей квартиры – и так славно, так легко и красиво у меня все придумывалось! Один раз, когда я заштриховывала квадрат, означавший нашу с мужем (с тобой!) спальню, над моим плечом склонилась тетя Тоня. «Ух, какая красота! – воскликнула она и взмахнула рукой, то ли от восторга, то ли для того, чтобы удержаться на ногах (она опять была пьяна!). – Это что же, как Алеша вернется – мы прямо во дворце жить-то будем!»

Я верю, она говорила искренне – но эти ее слова словно огрели меня, как дубиной, по голове! Глядя на толстую руку, державшую мой лист, на эти пальцы с облупленным кроваво-красным лаком и невычищенной грязью под ногтями, ощущая тошнотворный запах перегара и слыша бурчание этого необъятного живота, прижимавшегося в тот момент к моему плечу, – я почувствовала, что тетя Тоня никогда не впишется в тот маленький, красивый, уютный мирок, который я уже мысленно соорудила для нас с тобой – для себя и для тебя, Алеша! Она просто ничем не заслужила права туда попасть!

«Господи, почему она просто не умрет? Не отравится той гадостью, которую она покупает каждый день? Не попадет под машину – ведь, возвращаясь из магазина, она уже еле держится на ногах!» – думала я про себя с тоской. Я не верю, что хотя бы раз за все время твой жизни вместе с матерью, ты не подумал точно так же. Ведь правда? Эти мысли преследовали меня неотвязно, они занимали в моей голове гораздо больше места, чем думы о будущем ребенке.

Потому что – верь мне, милый, милый мой! – я хотела устроить все совсем не так, как вышло в конечном итоге не по моей вине! Я хотела подстроить несчастный случай. В одном магазине, на другом конце города, я купила две бутылки уксуса, две пол-литровые бутылки, точно такие же, в каких продается водка! Что если вечно пьяная Антонина перепутает тару, и вот – сколько таких случаев описано в газетах! – вместо своего любимого «горячительного» хватит полным горлом добрый глоток девяностопроцентной уксусной кислоты?..

Все должно было получиться именно так! И ты никогда, никогда не узнал бы о том, как я освободила тебя. Именно так – но я, конечно, понимала, что нельзя надеяться на случай. Поэтому, вернувшись тогда из института в свою будущую квартиру, я купила также и литровую бутыль водки. «Угощайтесь, тетя Тоня!» – сказала я, выставив бутылку прямо перед ней – она сидела за столом, тупо уставившись пустыми глазами в потрескавшуюся клеенку.

Литровая емкость опустела за какие-то час-полтора. Уронив голову на руки, твоя мать, Алеша, спала беспробудным сном – прямо на столе…

Я прошла в комнату и взяла уксус.

Никогда, никогда не думала я, что это будет так тяжело: запрокидывать Антонине голову, разжимать ей зубы – мне пришлось даже засунуть между ее зубами вилку, но она только исколола твоей матери язык и в конце концов сломалась… отчаявшись, я буквально втолкнула горлышко бутылки ей в рот, там что-то треснуло – зубы? стекло? – и стала вливать, вливать, вливать в нее резко пахнущую жидкость. Уксус выплескивался тете Тоне на лицо, грудь, шею; я сама уже почти не могла дышать от этого запаха, и ждала, что вот-вот все закончится – как вдруг она открыла глаза и уставилась прямо на меня!

Вряд ли она меня узнала: все пьяное внимание твоей матери было сосредоточено на том, что же с ней такое происходит. Она начала часто-часто сглатывать, потом закашлялась, захрипела, открыла рот – я увидела совершенно белый язык и гортань! – и вдруг свалилась со стула, принялась кататься по полу, хватаясь руками то за горло, то за все, что попадалось ей под руку… Я боялась, что она закричит, но она не могла кричать, она хрипела, до предела выкатывая глаза, хрипела и стонала каким-то особым, животным стоном!

Смотреть на это не было сил. Плача, я побежала в кухню. Схватила нож, побежала обратно – но не смогла ударить ее в грудь или в шею, к тому же, мне подумалось мельком, что такой слой жира я могу и не пробить, только причиню ей лишние страдания – и я полоснула лезвием по ее рукам, по одной, другой – бесполезно! Кровь пролилась на ковер лишь несколькими каплями, она сворачивалась – или я все-таки порезала ее неглубоко? «Вода!» – вспыхнуло у меня в мозгу: вскрывать вены нужно в воде! И пришлось мне спешно наполнять ванну, но каких трудов стоило подтащить к ней тетю Тоню, она совсем, совсем ничего не соображала, невозможно было уговорить ее пройти хотя бы несколько метров! Я уже совсем было отчаялась, стоя над ней, валявшейся на полу, хрипевшей, но вдруг она (может быть, это был инстинкт самосохранения, сожженный пищевод требовал воды!), шатаясь, встала сначала на колени, потом, цепляясь за диван, за меня, поднялась на ноги и сама, сама прошла эти несколько метров, вновь упала на колени у самого края ванны, последним взмахом руки сорвав висевшую над ней веревку с занавеской, протянула руку к крану – и тут силы оставили ее, и она упала головой в воду, упала туда сама!

Я клянусь тебе, я клянусь, милый мой, – она сама, сама утонула!

По поверхности воды поплыли пузыри: один, два, пять… Я считала их машинально. А через несколько минут поняла, что все кончено.

Но я не испытывала никакой радости от этой мысли.

Я хотела, все время хотела, чтобы с женщиной, которая по недоразумению являлась твоей матерью, все было кончено, но никогда не думала, что это у меня получится так… жестоко…

Прости меня за это, если можешь. Любимый, я не хотела, не хотела, чтобы она умирала в мучениях! Это получилось нечаянно, само собой…

Что было потом? Потом я механически, как сомнамбула, оделась, выйдя в в коридор, затем прикрыла входную дверь – и ушла. Мне даже в голову не пришло проверить, на месте ли мои ключи – даже в голову не пришло! Ноги мои были совсем ватными, когда я спускалась по ступеням во двор. И до сих пор не пойму, как я вообще устояла на ногах, когда, открыв дверь на улицу («Скорее, скорее на воздух!»), я нос к носу столкнулась с Егором!

Я даже еще не успела его толком узнать, как он схватил меня за воротник и потащил, почти поволок в закуток у подвальной двери. И лишь когда твой брат тряхнул меня, прижав к стенке, – только тогда я увидела, что это Егор, и услышала его свистящий шепот: