Убийство в приличном обществе - Энн Грэнджер Страница 43

Мошенник не обязательно убийца, скорее, наоборот. Храбрости у мошенников на доверии хватает лишь на то, чтобы отбирать деньги у доверчивых граждан. Они почти никогда не прибегают к насилию, полагаясь на свои обаяние и изобретательность. Едва почуяв возможное разоблачение, они тут же сбегают, чтобы возобновить свои махинации в другом месте. И везде действуют одинаково: обманом и посулами выманивают из доверчивых людей деньги и ценности. Именно так и поступит Фосетт, если я обвиню его без доказательств. Он сбежит и вскоре объявится в другом месте.

Но, если речь идет не только о деньгах… кто знает? Может быть, у Аллегры и не было романа с Фосеттом. Может быть, преданная компаньонка скрывала лишь то, что ее хозяйка продавала драгоценности матери, чтобы внести свой вклад в «благородное дело» Фосетта?

Впрочем, ревнивому мужу доказательства не требуются. Достаточно его подозрений и догадки, что его так или иначе обманывают. Как правило, ревнивец всегда склонен подозревать худшее. Бенедикт наверняка понимал, что жена вышла за него не по любви. Между ними большая разница в возрасте, она красавица, а он — самый заурядный человек. Может быть, он с самого начала боялся, что объявится какой-нибудь дерзкий соперник и влюбит в себя Аллегру.

— Жена мне изменяла, — без выражения произнес Бенедикт. — Марчвуд, которая могла отговорить ее или предупредить меня, покрывала ее. Я считаю ее соучастницей обмана… Она способствовала незаконным отношениям! Честно говоря, я не очень горюю по ней. Конечно, неожиданная весть о гибели Марчвуд потрясла меня. Но не ждите, что я начну лицемерно выражать горе. Да и вряд ли у меня бы это получилось убедительно. — Его губы скривились в невеселой гримасе.

Я оценил его откровенность. Данн, наверное, скажет, что он умен. Лучше откровенно признаться в том, что не испытываешь горя, чем изображать скорбь. В лучшем случае в тебе заподозрят лицемера, а в худшем — лжеца.

— Сэр, вынужден спросить вас, чем вы занимались сегодня утром, — продолжал я.

Бенедикт удивленно поднял брови и отрывисто хохотнул:

— Значит, я уже подозреваемый? Что ж, инспектор Росс, я был здесь. Так вам скажут слуги; а на тот случай, если вы усомнитесь в их словах… — он указал на натюрморт, — вот что мне доставили сегодня утром. Я собирался осмотреть картину и потому никуда не выходил. При перевозке произведениям искусства часто причиняют ущерб. Мне не хотелось рисковать. Осмотрев картину, я написал расписку. Вы можете справиться в компании, которая ее доставила.

— Спасибо, — неуклюже ответил я.

Бенедикт с мрачным видом посмотрел на меня в упор:

— Я, инспектор, и жену не убивал. Вы не спрашиваете, но я знаю, что вы и ваше начальство наверняка обсуждали такую возможность. Вы, наверное, скажете, что у меня был повод желать ей смерти. Но до тех пор, пока я не поговорил с вами, что случилось уже после ее смерти, я ей доверял. Доверял безоговорочно!

Он вскинул руки с каким-то неанглийским пылом, должно быть перенял такую манеру жестикуляции в Италии.

— Если бы не Марчвуд, которая, очевидно, скрывала какую-то неприглядную истину, я бы ничего не заподозрил… Повторяю, вы, Росс, также способствовали тому, что у меня зародились семена сомнения… Но вот что я вам скажу. — Он снова наклонился вперед. — Если бы я узнал, что жена мне изменяет, до ее смерти, я бы прямо спросил ее обо всем. И если бы она раскаялась, порвала с любовником и вернулась ко мне, я бы ее простил. Инспектор, я любил жену.

Может быть, он и сам себе верил. Да, по-своему он ее любил. Я подумал: наверное, его желание вернуть Аллегру сродни желанию коллекционера, у которого украли драгоценное произведение искусства. Он с благодарностью воспринял бы возвращение жемчужины своей коллекции. Но мы мало разбираемся в том, что творится в душах других людей. Нам бы себя понять! Я решил вернуться к практическим вопросам.

— Не знаете ли вы случайно, есть ли у мисс Марчвуд родственники, люди, которым мы могли бы сообщить о ее смерти…

— Понятия не имею. — Бенедикт покачал головой и посмотрел на меня с таким видом, словно я предложил ему нечто совершенно несусветное. — Мы с ней никогда не обсуждали личных вопросов. Она служила у меня и получала жалованье, только и всего. Однако я могу дать вам название и адрес агентства, приславшего ее ко мне. Возможно, у них сохранились какие-нибудь записи.

— Спасибо. — Пока Бенедикт записывал адрес на листке бумаги, я продолжал: — У меня к вам еще одна просьба. Мне очень жаль, но прошу вас поехать со мной в Лондон и официально опознать личность покойной.

Бенедикт побледнел:

— Вы хотите, чтобы я вернулся… в то место, где видел Аллегру… Хотите, чтобы я вернулся туда и глазел на тело еще одной женщины?

— Она прослужила у вас девять лет, сэр, и вы хорошо ее знали. Вы не знаете, есть ли у нее родственники. Мне стало известно, что мисс Марчвуд подружилась с одной вдовой, которая, как и она, посещала собрания общества трезвости. Но мне не хочется просить женщину…

— Да, да! — язвительно ответил Бенедикт. — Вижу, ехать придется мне. Вы не оставляете мне выбора, и это мой долг. Хорошо, я поеду с вами. Дайте мне несколько минут на сборы. Может быть, вы подождете внизу?

— Я подожду снаружи, — предложил я. — У ворот.

Садовник работал почти на том же месте, что и раньше, когда я приехал. Я спросил у него, видел ли он утром, как уходила мисс Марчвуд. Садовника мой вопрос привел в недоумение. Да, ответил он, мисс Марчвуд он видел, хотя и мельком. Он пожелал ей доброго утра, она поздоровалась в ответ. Больше они не говорили. Лица ее он не рассмотрел, она шла с опущенной вуалью. Он решил, что она отправилась в Эгам. Нет, он не видел, чтобы за ней кто-нибудь шел.

— Я был занят, сэр, и не обратил на нее особого внимания. Но она уж такая, простите, сэр… такая скромная и тихая. Ее обычно не замечаешь и почти не обращаешь на нее внимания. Потом, вскоре после ее ухода, почтальон принес мистеру Бенедикту посылку. Я помог донести ее до кабинета мистера Бенедикта. Наверное, в посылке была очередная картина.

Приезд почтальона, должно быть, внес в день садовника приятное разнообразие, чего нельзя сказать об уходе компаньонки. На Изабеллу Марчвуд, тихую, скромную, но мучимую страстями, никто не обращал внимания. Во всяком случае, ее до сих пор не хватились.

Возможно, почтовый фургон спас мисс Марчвуд от нападения по пути на станцию, подумал я.

Мы с Бенедиктом возвращались в Лондон молча. Он смотрел в окно, я же обдумывал все произошедшее. Украдкой я достал из жилетного кармана часы и засекал время между станциями. Где ее убили? На отрезке до Клапама или после? Где убийца вышел из поезда: в Клапаме, Воксхолле или на Ватерлоо? Когда мы останавливались на этих станциях, я вглядывался в окно, как будто мог разглядеть из поезда какие-нибудь улики. На платформах я заметил нескольких констеблей железнодорожной полиции, которые о чем-то расспрашивали пассажиров. Бернс сдержал слово.

Бенедикт как будто ни на что не обращал внимания. Он тоже погрузился в свои мысли, может быть, готовился к предстоящему ему тяжелому испытанию.