Серебряный ятаган пирата - Михаил Палев Страница 43

– Вот наглая баба! – осуждающе прокомментировал Тавров.

– Текущая в ее жилах родственная императору кровь давала ей на это право, – заметил Цветков. – И потому император оставил ее дерзость без последствий. Однако, когда гусарский корнет Сен-При застрелился из-за неразделенной любви к графине, Самойлова сочла за благо покинуть Россию и поселиться в Италии. Романам графини по-прежнему не было конца, как и ее богатству, щедро рассыпаемому направо и налево. В Риме у нее завязался продолжительный роман с живописцем Карлом Брюлловым, прославившимся в Италии полотном «Последний день Помпеи». Утверждают, что Самойлова послужила моделью аж для трех женщин, изображенных на этой картине! Кстати, там же Брюллов изобразил и себя. Самойлова ласково называла Брюллова Бришка и не желала привязывать красавца художника к себе. Когда сорокалетний Брюллов женился на юной красавице, дочери рижского бургомистра Эмилии Тимм, а через месяц молодая сбежала от мужа, щепетильный в вопросах морали император Николай повелел Брюллову дать объяснения. Выяснилось, что юная Эмилия состояла любовницей собственного отца, и наглый бургомистр даже потребовал от Брюллова «пожизненной пенсии». Брюллов умолял императора спасти его честь и сохранить все дело в тайне. Николай Первый, сам будучи человеком чести, сумел замять дело, и современники Брюллова даже не подозревали об истинных причинах его разрыва с Эмилией, продолжая его осуждать. В доме Брюллова по-прежнему царила нанятая Эмилией прислуга: наглая ленивая кухарка и вечно пьяный лакей. Подавленный происшедшим Брюллов даже не имел сил выгнать из дома гостей, приехавших на свадьбу, да так и застрявших там из-за непрерывных пьянок.

– Вот попал мужик! – посочувствовал я.

– Спасла Брюллова весьма кстати приехавшая в Петербург Юлия. Она приехала, чтобы вступить в права наследования завещанного ей незадолго до этого скончавшимся графом Литтой имущества. Дважды граф, дважды мальтийский командор, член Государственного совета и один из богатейших людей того времени, невзирая на свои семьдесят лет, придерживался того же жизнерадостного гедонистского образа жизни, который так обожала Юлия. И скончался он вполне в духе своего образа жизни, съев в один присест целый тазик мороженого, рассчитанный на двенадцать персон. Говорят, что причаститься он не успел, однако успел поблагодарить повара за доставленное ему удовольствие.

– Достойно! – снова не удержался я от комментария. – Кстати, роман Самойловой и Брюллова возобновился после ее приезда в Петербург?

– Трудно сказать, – пожал плечами Цветков. – Во всяком случае, Юлия наконец выгнала наглую прислугу и непрерывно опохмелявшихся гостей из дома Брюллова, а Брюллов написал знаменитую картину «Графиня Ю.П. Самойлова, удаляющаяся с бала у персидского посланника».

– Так что с ятаганом? – напомнил Тавров, которому явно надоел рассказ о похождениях ветреной графини.

– Скорее всего, именно тогда она и получила во владение магический артефакт, – сообщил Цветков. – Это трудно установить точно, поскольку унаследованное ею имущество было весьма значительно. В частности, от Литты Юлия получила ценнейшую коллекцию картин, включавшую экспонирующееся ныне в Эрмитаже полотно кисти Леонардо да Винчи «Мадонна Литта». Что по сравнению с этим значил старый турецкий ятаган с несколькими самоцветами в костяной рукоятке? Практически ничего. Хотя наверняка Юлия знала его истинную ценность. Но об этом немного позже. Позвольте, я закончу краткое описание жизни великолепной графини.

Цветков выставил еще пива и продолжил:

– В 1840 году графиня Самойлова навсегда покинула Россию, перед отъездом продав свое имение Славянка графу Воронцову-Дашкову, который выступал всего лишь посредником: имение вскоре перекупил сам император Николай Первый, переименовав его в Царскую Славянку. Поселившись в Милане, графиня неизменно продолжала жить на широкую ногу, и все только дивились размерам состояния графини, которое ей никак не удавалось потратить. А помочь ей в этом находилось немало желающих. В Милане сорокатрехлетняя Самойлова, очарованная удивительной красотой молодого итальянского тенора Перри, решила сделать его своим мужем. Графиня никогда не отказывалась от своих прихотей: ее не остановило даже то, что брак с итальянским простолюдином лишал ее не только российского подданства, но и графского титула. Что касается юного тенора, то он, видимо, рассчитывал унаследовать богатство русской аристократки. Но тут все получилось как в том старом анекдоте: «Один мальчик женился на богатой старушке, а когда он состарился и умер, ей достались все его деньги». Только в данном случае бедняге певцу даже не удалось состариться: он умер через год после свадьбы. Очнувшаяся от страсти Юлия решила вернуться к своему первому мужу графу Самойлову, что позволило бы ей снова получить и титул, и российское подданство. Однако через год после смерти второго мужа скончался и первый – прежде, чем Юлия успела вернуться к нему. Деньги Самойловой не кончались, но вот детей у нее не было, и она удочерила осиротевших дочек итальянского композитора Джованни Пачини: именно опера Пачини «Последний день Помпеи» и вдохновила Брюллова на написание знаменитого полотна. Удочерение девочек было одним из тех порывов, которые определяли жизнь Юлии. На благодеяние приемные дочери ответили неблагодарностью. Когда стареющая Юлия стала нуждаться в семейном тепле, вышедшие замуж дочери затеяли многочисленные суды, пытаясь взыскать со своей благодетельницы якобы обещанные им деньги и имущество. И тут внезапно гигантское состояние Самойловой словно растворилось!

– Фонтан иссяк! – назидательно изрек Тавров.

– Весьма внезапно иссяк, – уточнил Цветков. – Настолько внезапно, что в это никто не верил. Ведь шестидесятилетняя Самойлова заплатила гигантскую сумму за фиктивный брак с графом де Морнэ, чтобы снова стать графиней. Поэтому никто не верил в ее бедность. Но я знаю, как это случилось. Когда Юлии надоело, что все только пользуются ее богатством, она в порыве гнева подарила приносивший ей удачу ятаган своему другу, генеральному консулу России в Париже Захарию Петровичу Донаурову. Вроде бы странный поступок, но повторю: Юлия Самойлова всегда ценила порыв. С какой легкостью отказалась она от титула, выйдя замуж за итальянского оперного певца Перри! А потом, пожалев об утраченном графском титуле, вернула его замужеством с французским графом де Морнэ, женившимся на шестидесятилетней старухе ради выплаченной ему огромной суммы денег. Ее нищета – месть приемным детям, без конца тянувшим из нее деньги и забывшим ее, как только она перестала платить. Умерла Юлия Самойлова, графиня де Морнэ, в возрасте семидесяти двух лет практически в нищете, но перед смертью ее волновало лишь одно: чтобы ее похоронили рядом с Перри на кладбище Пер-Лашез непременно в любимом платье из зеленой тафты – что, кстати говоря, было исполнено. Так что ее жизнь, можно считать, вполне удалась!

– А что сделал с ятаганом Захарий Донауров? – спросил я.

– Ничего особенного, – ответил Цветков. – Он умер вскоре после Самойловой, сорока трех лет от роду при неясных обстоятельствах. В одном из его писем к брату, нижегородскому вице-губернатору Александру Петровичу Донаурову, он сообщает, что пересылает ему старый турецкий ятаган, якобы принадлежавший знаменитым турецким пиратам и наделенный магическими свойствами. Александр Петрович скончался в 1887 году, и после его смерти вместе с коллекцией холодного оружия ятаган попадает к племяннику, а затем к дочери этого племянника, точнее, к ее мужу графу Баранцову. Как я сказал, после революции все имущество графов Баранцовых словно растворилось.