Город на Стиксе - Наталья Земскова Страница 42

— Ну, конечно, с вопросов.

— Идет. Три часа говорю — вы записываете. Полчаса перерыв — можно сбегать поплавать. После моря — обед, дальше — снова работать. Ну, а вечером съездим, поужинаем.

На удивление, Бернаро оказался отличным рассказчиком, и к обеду я уже имела представление о его карьере, которая, как ни странно, началась в армии, где он ни с того, ни с сего начал сам сочинять фокусы и показывать их сослуживцам:

— Понимаете, — объяснял он задумчиво, — я как будто бы знал, как их делать. Знал когда-то, но после забыл, и однажды мне втемяшилась эта мысль — стать великим артистом.

— Непременно великим?

— Великим.

— Почему не певцом, не танцором?

— Мне казалось, что с большим или меньшим успехом это может любой. Ну, а фокусы — загадка, секрет. Волшебство. И я думал, что если смогу их освоить, то и сам стану «сверхчеловеком».

— Вы хотели славы.

— Нет. Избранности и отличия. Ведь это стыдно — быть как все. Согласны?

В перерыв мы спустились на пляж, но Бернаро почти не плавал — окунулся и сразу пошел в дом. После обеда я продолжила допросы и расспросы. Я спрашивала о родителях, о съемках в «Колдуне», о первых выступлениях, конкурентах, изобретении фокусов, об учебе, которую он прерывал раза три, и о том, что дал ему главный его университет — самообразование. Материал набирался, вернее, я понимала, что смогу его взять. Теперь, чтобы он заиграл всеми красками, требовалось самое сложное — отыскать ход, решение, форму.

* * *

В этот день мы закончили поздно. Бернаро явно был в ударе — я все реже задавала вопросы, направляя беседу в нужное русло. Постепенно мы обрели ту степень доверительности, без которой невозможно изложение материала, который пишется от «я». В восемь резко стемнело, но мне не хотелось останавливать работу: кто знает, какое у него будет настроение завтра? И когда он предложил съездить поужинать, я отказалась:

— Полчаса на купание, чай — и до ночи работаем.

— Согласен, водоплавающая Елизавета.

И опять я лежала в соленых упругих волнах, переходящих в звездное мерцающее небо. Царящий на море абсолютный штиль и отсутствие каких бы то ни было звуков только усиливали ирреальность картинки, представлявшейся мне абсолютно волшебной. Дрожали щедрые россыпи огней, будто тончайшая сеть из светящихся алмазных осколков и нанизанных бус была брошена на прибрежные склоны. Вода искрилась, отражала звезды — казалось, зачерпни, и можно унести домой.

Утром я решила систематизировать то, что узнала вчера. Оказалось, Бернаро куда-то уехал, и я могу спокойно поработать. Прослушивая диктофонную запись и делая заметки, я нащупала несколько явных пробелов, которые, конечно же, касались кухни, его волшебства, техники, то есть того, о чем на словах не расскажешь. Бернаро мне оставил видеозаписи своих выступлений. Но одно дело запись, и совсем другое — впечатление живого концерта. Это первое. А второе — мне было непонятно, как из «простого фокусника», артиста областной филармонии он превратился в иллюзиониста с мировым именем.

Дождавшись Бернаро, я объявила, что сегодня мы действуем по-другому: он обучит меня четырем-пяти фокусам, которые я попытаюсь воспроизвести на публике в лице семьи Хуана.

— Вот как? — не понял Бернаро.

— А что здесь непонятного?

— Артур…

— Артур. Как творческий человек вы должны знать «правило буравчика»: чем глубже буравишь, тем качественней материал на выходе. Я должна побыть в вашей шкуре.

После обеда приступили к занятиям. Для начала Бер-наро взял фокус со шнурами: взятые в левую руку пять отдельных шнуров быстро перекладывались в правую и вдруг оказывались связанными в одну веревку из пяти отрезков. Естественно, это была всего лишь ловкая подмена, но я, как ни билась, не могла одним движением пальцев убрать с глаз подальше пять этих шнуров и ловко вытащить веревку. Снова и снова все это хозяйство позорно шмякалось на пол, наглядно демонстрируя мою профнепригодность к миру иллюзиона. Раз двадцать показав мне по буквам, что нужно делать, Бернаро схватился за голову и, бормоча ругательства, выбежал вон. Минут десять я слышала его топот по дому, затем он вернулся, пробурчал «Тупица!» — и начал все сначала.

К вечеру у меня все-таки получилось одним движением извлечь веревку, но спрятать шнуры, да еще незаметно — это было выше моих сил, и Бернаро опять убежал, налетая на все косяки, столы и стулья в доме Хуана. Неизвестно, чем бы кончилось мое погружение в материал, не вмешайся Мануэла со своим чаем, который перезагрузил Бернаро и на сегодня охладил мой пыл к практическим занятиям. В знак примирения мы решили-таки выйти в город, тем более что его парадную, центральную часть можно было обойти всего за час.

Городок, угнездившийся в узкой полоске земли между Средиземным морем и величественным горным массивом, как и все побережье, состоял из отелей, установленных квадратно-гнездовым способом. Некоторые помещались на совершенно крошечных клочках земли, и каждый кусочек был тщательно вылизан, благоустроен и украшен. Здесь, в курортной зоне, жизнь искрила и шумела, но стоило пройти квартал вверх и оказаться в жилом районе, как праздник тотчас обрывался без предупреждения, и немедленно хотелось вернуться назад, продлить его. Мы так и сделали, но я слишком быстро устремилась вперед, не заметив летевшей наперерез машины, которая затормозила в двух сантиметрах от меня. Разъяренный водитель выскочил и темпераментно изложил все, что думает. Испанского я не знаю, но перевода не потребовалось — подпрыгнув и возмущенно топнув короткими ножками, он испарился под визг своих шин, а Бернаро, крепко взяв меня за руку, другой рукой погладил по голове и спросил:

— Вы что, так часто бывали за границей?

— Наоборот, совсем нечасто. Но там как раз приоритет у пешехода, я читала.

Бернаро вдруг расхохотался, и этот хохот был разрядкой нашего зашедшего в тупик педагогического процесса. То, что он взял меня за руку, было естественно и просто, — мол, заботится о «подшефном» товарище, — но дистанция, которая так долго держалась между нами и, как я думала, уже зацементировалась, начала сгорать, как бикфордов шнур, и грозный призрак Гали Томиной с ее третьим советом заставил меня сделать попытку выдернуть руку. Попытка не удалась — Бернаро опять рассмеялся, крепко сжав мои пальцы.

— Простите мое раздражение, — наконец, сказал он, — совсем забыл, что когда начинал, сам не знал, как подступиться к этим трюкам: на элементарные манипуляции уходили недели и месяцы. Репетировал по пятнадцать часов. Одно время мне даже казалось, что мои руки к этому просто не приспособлены. Каждый день хотел бросить, но цель…

— Стать сверхчеловеком.

— Останавливала меня всякий раз.

— Простите, — чуть не подпрыгнула я от радости, что разговор, наконец, катится в нужном направлении, — но быть или казаться героем нужно для одного, для конкретного человека. Причем здесь толпа?