Пейзаж с убийцей - Светлана Чехонадская Страница 42

В первом случае это имело объяснение. Хороший профессиональный нож в те времена найти было нелегко. Очевидно, мясник гастронома заказывал его какому-нибудь работнику оборонного предприятия, имевшему дело с высококачественной сталью. В мясницком деле это был важный инструмент. Может быть, мясник заказал даже парочку, и один лежал в гастрономе, а другой — дома. Он-то и подвернулся Ордынскому под руку. Возможно также, мясник сам вытащил его, чтобы похвастаться. Терещенко знал, сколько людей гибнет после такой похвальбы: то обрез вдруг стреляет, то охотничье ружье, то ножом по пьяни начинают размахивать, как в этом случае.

Наверное, можно было найти какие-то объяснения и для второго убийства. Правда, в деле он их не находил. Глухо говорилось, что, возможно, нож принадлежал убитому Штейнеру, но откуда у него взялся профессиональный нож для разделки туш, не уточнялось. Мясником Штейнер не был. Нигде не говорилось также, что убитый мог быть охотником.

И главное, если по отдельности эти случаи еще можно было как-то объяснить, то вместе они производили поразительное впечатление.

Если бы это дело вел сам Терещенко, он бы обязательно обратил внимание на совпадение двух ножей! Ведь это совпадение могло означать, что Ордынский не тот буйнопомешанный, каким хочет казаться, а вполне хладнокровный убийца, таскающий на дела свой собственный инструмент.

Рабочий день закончился. Сделав несколько последних выписок, Терещенко вышел из архива. «Интересно, а Михайлов зачем рылся в деле Штейнера?» — думал он, идя по коридору. Навстречу шел эксперт. Он приветливо кивнул головой, Терещенко машинально ответил, но тут же вспомнил, что эксперт работает здесь уже давным-давно. Может, он объяснит? Он считается в прокуратуре ходячей энциклопедией. Правда, столько лет прошло…

— Ух ты, какое старое дело, — немного удивленно протянул эксперт. — А тебе зачем?

— Да им почему-то этот участковый интересовался, которого по башке огрели. Причем, знаешь, настойчиво интересовался. Я тоже решил полистать, и сразу странность одну обнаружил.

— Ну, странности в этом деле одна на другой… — помолчав, сказал эксперт. — Зайдем ко мне? У меня кофе есть.

Они поднялись на этаж экспертно-криминалистического отдела. Здесь уже было почти пусто, только за открытой дверью кто-то громко переспрашивал, есть дома хлеб или купить по дороге.

— Так вы помните это дело? — спросил Терещенко, усаживаясь за стол. Эксперт кивнул. Он стоял спиной к следователю и возился с чайником.

— А почему?

— Ну, там ошибок много было допущено. Мне это неприятно. Я так не люблю, ты знаешь. Правда, не я всем этим занимался. Была у нас одна сотрудница… Не помню ее фамилии… Это она заключение делала. Не знаю, какое, но то, что следователь на все эти странности внимания не обращал — не ее вина.

— Следователь Белоголовцев? — спросил Терещенко, глянув в записи. — Он ведь больше не работает?

— На пенсии уже давно… Я думаю, на него давили. Тогда такой разгул начался: то кооператоров постреляют, то рэкетиры друг дружку замочат. Статистика была ужасная, начальников непрерывно снимали. Тогда ведь еще не привыкли к этому, как сейчас. А тут не дело, а конфетка! И отпечатки имеются, и подозреваемый — злостный рецидивист. Сильное искушение… Там еще одно осложнение было, но оно, думаю, к твоему делу не относится.

Чайник зашумел, эксперт достал две чашки, сыпанул в каждую по пять ложек кофе (Терещенко даже не успел запротестовать), налил кипятка, пододвинул сахар-рафинад.

— Там ножи… — начал следователь. Эксперт, не дожидаясь продолжения, кивнул.

— И ножи тоже. Ты их не видел, а я видел! Хорошие ножи… И странность такая у обоих: очень интересный рисунок стали возле ручки, как бы брак небольшой. Да и ручки похожи, как близнецы. Из одного места ножички… Один человек их делал, причем, после работы.

— Вы их одновременно видели?

Эксперт немного удивленно посмотрел на него.

— Ну, наверное… Но вообще-то не помню. Врозь, скорее всего. Они ведь в разное время, по разным делам шли…

— Как же можно объяснить такое совпадение?

— Это следователь должен объяснять, а не я… Должен был, точнее. Да там не только это. Ведь у убийцы, не помню как его фамилия, алиби было!

— Алиби?!

— Да, в ту ночь он у шалавы одной ночевал. Но ее слушать не стали. Кроме того, ему, видимо, намекнули, что лучше быть посговорчивей. Да он и сам понял, что в любом случае вряд ли отвертится — тут и побег, и отпечатки на орудии убийства, и подельник его сдал по всем статьям. Кстати, как раз у подельника алиби не было, а ведь это он с убитым-то приятельствовал. Вроде бы даже заезжал к нему вечером. Так что ухватились за него, надавили, он и сделал выбор… С какого же бока паренек-то этот, участковый, на дело вышел?

— Да черт его знает! Скорей бы уж поправлялся!

— А надежда есть?

— Да. Говорят, оклемается. Молодой, крепкий…

Мишаня, действительно, медленно шел на поправку. Большую часть дня он пока спал, точнее, бродил по бесконечным дорогам, попадал в крохотные закуточки-тупики, пугался, щупал сухие стены, выбирался обратно, и так кружил, кружил по темным коридорам болезни.

У него уже были сны: то ему виделась мама, протягивающая зеленые яблоки, то симпатичная девушка Даша со второго курса (она уходила, низко наклонив голову), то большая черная собака, пытающаяся укусить (и он даже вспомнил, что собака во сне означает друга). Иногда Мишаня видел день за окнами, день был белый и прозрачный, посередине дня болталась голая верхушка какого-то дерева. Однажды ему всю ночь не давали спать солдаты, марширующие под окнами. Он был возмущен и удивлен тем, что кому-то пришло в голову расположить плац под окнами больницы. Эти солдаты мучили его всю ночь, но они и помогли прийти в себя окончательно. Он открыл глаза и увидел, что лежит в обыкновенной палате, а по карнизу барабанит дождь. Оказывается, это он стучал, не давая уснуть. Мишаня тяжело повернул голову (она еще сильно болела и была перевязана) и увидел сидящего перед его кроватью человека в белом халате.

— Ну, слава Богу! — сказал человек. — Доброе утро!

В голосе человека было много искренней радости.

В голове Мишани тоже была радость — что остался живой. Он, вроде, ничего не вспоминал, а как-то просто не забывал, что у него была неприятность после встречи с Суботихой, после которой он оказался в больнице с перевязанной головой. Нетрудно было догадаться, что это была за неприятность.

— Меня сбила машина? — на всякий случай спросил Мишаня, с трудом шевеля сухими губами. Говорить и слушать, впрочем, было приятно, несмотря на головную боль.

— А ты не помнишь? — огорчился мужчина. — Честно говоря, я возлагал большие надежды на твою память.

— Кое-что помню, — обиделся Мишаня.

— Тебя ударили по голове тяжелым предметом, похожим на молоток. Произошло это примерно в двенадцать ночи, у вас в Корчаковке, на тропинке, ведущей от реки к главной улице, возле дома номер девять. Помнишь, что ты там делал?