Тень «Райского сада» - Ирина Лобусова Страница 41

Зина тихо сидела на краешке стула, как примерная ученица, сложив руки на коленях, почти физически чувствуя, как рушится в этот миг ее судьба.

— В конце концов, это справедливо. Предки тех, кто проводил «чистку», гибли под гнетом кровавого дворянства и помещиков, в то время, как ваши танцевали на балах… А потом бедные и униженные гибли на фронтах войны, сражаясь за советское будущее! Чтобы их дети получили возможность заниматься наукой и строить советское общество! Их дети, а не вы.

Она молчала. Предки танцевали на балах? В памяти вдруг выплыла лучезарная, ослепительная улыбка ее мамы! Как бы восхитительно смотрелась мама на балу! В роскошном платье из белого шелка… С цветами в волосах. Под брызгами света хрустальных люстр ее мама кружилась бы в вальсе по натертому до блеска паркету, а ее изящная и тонкая фигура отражалась бы в венецианских зеркалах.

Бал. Мама… Мама, умирающая в нетопленной комнате, на жесткой постели, под старой котиковой шубкой, оставшейся от лучших времен, наброшенной для тепла на рваное одеяло, умирающая в темноте и холоде, когда вокруг бушевала война… И человеческие крики, заглушаемые ржанием обезумевших лошадей, взрывами снарядов и звуками выстрелов, доносились сквозь тонкие стекла их комнаты. А между приступами мучительного кашля с кровью тонкая, едва видимая слезинка скатывалась из уголка маминых глаз.

О ком была эта слезинка? Зина смутно догадывалась, что о том времени. Когда были люстры, платья и зеркала, а в страхе ледяной зимней ночи смерть не врывалась в дома обезумевшими, отчаянными воплями и не была знакома в лицо каждому, видевшему ее оскаленный, жуткий череп хотя бы один раз.

— Вам придется уйти с кафедры, — стариковский голос зазвучал глухо, и в этих глухих нотках раскаленными буквами было написано все — что он решил пожертвовать ею, именно ею, дочерью дворянки, выпускницы института благородных девиц в Санкт-Петербурге и офицера высшего чина в царской армии, тоже дворянского происхождения. Пожертвовать ради того, чтобы оставить при кафедре своего сына Евгения, а ее отдать на съедение волкам!

Да, того самого Евгения, вместе с которым Зина присутствовала на вскрытии тела Андрея. И ради карьеры которого была сломана вся ее жизнь…

«Чистки» были беспощадны, они проводились повсеместно. И стоило выбросить комиссии по «чистке» одну жертву, как можно было обезопасить всех остальных.

— Вы очень талантливая девушка, у вас огромные способности, мы все это признаем… Вы обязательно найдете свое место в жизни. Но только немного не такое, о котором вы мечтали… Мне жаль, — разнервничавшись, старик снял очки своими предательски дрожащими руками и принялся нервно протирать их замусоленным старым клетчатым платком.

Зина молча смотрела на его лицо, пытаясь понять. Это было не сложно. Она прекрасно знала о постановлении. Изначально это постановление было причиной тревоги. Зина очень надеялась, что ее пронесет. Не пронесло.

В том году, так же, как и во все предыдущие годы, действовали «установленные при допущении к испытаниям и при приеме в высшие учебные заведения и техникумы ограничения, связанные с социальным происхождением». Эти ограничения действовали и при занятии высоких должностей, получения ученых степеней. Они стали инструкцией, по которой на первые места и должности выдвигались представители рабоче-крестьянского класса. Тем же, кто имел дворянское или купеческое происхождение, был заказан путь и к защите ученого звания, и к местам на престижных кафедрах.

Она знала, что за огромные деньги отец Евгения купил своему сыну липовые документы, пользуясь социальным происхождением своей жены, которая была из крестьян Херсонского уезда. Он перевел сына на фамилию жены и создал для него идеальное крестьянское происхождение из самых низов.

А документы Крестовской были на виду. Открыты — и в личном деле. Ничего не стоило разыскать выписку из архива бывшего Петербурга о том, что ее мать закончила подобный дворянский институт, а отец занимал высокий офицерский чин в царской армии. Ее документы бросили прямиком в пасть льву… Защита диссертации и место на кафедре для Зины были закрыты навсегда. Но зато полностью открыты — для Евгения.

Это постановление об ограничениях действовало очень долго и было полностью отменено только в декабре 1935 года. Для Зины это было слишком поздно. К тому времени она уже работала районным педиатром в детской поликлинике на Слободке. И никакого просвета в ее жизни не было.

А тогда, задыхаясь от страшного горя, умирая от того, что была разрушена вся ее жизнь, Зина бросилась к Андрею домой, потому что человеку в моменты беды и сокрушающего все на пути своем горя свойственно искать защиту, обращаться за помощью к тому, кто дорог для него больше всех остальных. А для нее всегда самым дорогим человеком был Угаров. Он и пытался утешить ее изо всех сил, но как он мог это сделать? Какие слова могли разрушить несокрушимое, изменить судьбу и уменьшить боль?

Прошло всего два года с момента их окончательного разрыва. Тогда она осталась у него на ночь. А утром обнаружила в одной из комнат его квартиры женские вещи… В жизни Андрея появилась другая женщина. Они не жили вместе, но женщина была. Она приходила к нему, оставалась у него на ночь… И он конечно же утешал ее точно такими же словами и точно так же гладил по волосам, как утешал и гладил ее. Зина ничего не сказала Андрею о своей находке. Лишь молча быстро собралась и навсегда ушла из его жизни. Так одновременно все было разрушено в ее жизни — и работа, и карьера, и будущее. И вся жизнь…

В ту ночь Зина рассказала Угарову о том, какую роль в этой истории сыграл отец Евгения. Каким же было ее негодование, когда она узнала, что Андрей близко сошелся с этим самым Евгением и начал с ним дружить! Зина не могла не воспринять это как личное предательство, как зло по отношению к ней, и не смогла простить этого Андрею очень долго. Впрочем, со временем она поняла, что это и к лучшему — злость унесла тоску и боль…

Думая обо всем этом, Зина забрала коробку с вещами и поехала домой. К счастью, Дмитрия не было — еще некоторое время она могла побыть наедине с собой.

Но через час в дверь раздался звонок. И к своему огромному удивлению, Зина увидела соседку Фаины Романовны, ту самую женщину, которой оставила свой адрес.

— Мы нашли ее, — волнуясь, со слезами на глазах сказала она. — Фаину Романовну сбила машина. Завтра похороны, в еврейской части Второго христианского кладбища. Я подумала, что вы захотите прийти…

Зина провела женщину в комнату и попросила рассказать подробности, пытаясь держать себя в руках.

— Ее сбил хлебный фургон по дороге на Привоз, — утирая слезы, сказала женщина. — У нее не было при себе документов… Ее доставили в Еврейскую больницу. И трое суток она была еще жива, но не приходила в сознание, была в коме… А когда она умерла, ее отправили в морг как безымянный труп… — Соседка снова заплакала. — После нашего разговора я решила зайти в Еврейскую больницу, ведь она совсем рядом с нами. И мне рассказали все это… Я ее нашла…

— Вы были в морге на опознании? — глухо произнесла Зина.