Осень в Сокольниках - Эдуард Хруцкий Страница 41

Валера появился через минуту. Он был в новых пронзительно-синих джинсах, роскошных черных мокасинах и в рубашке, напоминающей форму латиноамериканских генералов. Она была затейливо украшена нашивками, погонами, карманами и эмблемами.

— Ты словно в Дом кино собрался, — уязвил его Вадим.

— Ты грубый человек, я пришел произвести впечатление на даму. Меня зовут Валерий Смагин, я разведен.

— Вы считаете это достоинством? — спросила Марина.

— Нынче спрос на одиноких мужчин. Разве я не прав?

— Правы.

— Валера, у нас есть чего закусить?

— Конечно. Ты утром дал мне десятку, и я, как проворный фуражир, кое-чего достал. У меня даже есть коньяк.

— Я, к сожалению, за рулем, — развела руками Марина.

— Святое. Зато я организую замечательный кофе.

— Ты развлеки Марину, а я пойду приведу себя в порядок.

— Меня не надо развлекать, Вадим, я лучше помогу Валере.

— Марина, помогите мне снять повязку.

— Зачем?

— У нас есть пластырь, и ссадину на лбу лучше заклеить им.

— У нас есть все, — усмехнулся Валера, — все, что надо для оказания первой медицинской помощи. Вадим был чемпионом по прикладным видам спорта.

— А такое часто бывает? — прищурилась Марина.

— Бывает. Один раз его собирали по кускам.

— Пойдемте в ванную, Вадим. — Марина повернулась к Орлову.

— Сейчас, я только возьму во что переодеться.

— Да, — со знанием дела констатировал Смагин, — костюм можно выкинуть, а жаль.

— Жаль, — усмехнулся Вадим, — я за ним аж в какое-то Орехово-Кокосово ездил и еще в очереди промаялся полдня.

— А разве офицеры милиции не пользуются преимущественным правом захода через задние двери? — усмехнулась Марина.

— Возможно, и есть такие, — жестко ответил Вадим, — но их надо гнать из милиции и судить.

Марина внимательно посмотрела на него.

— Пойдемте, — сказала она.

Ванная комната удивила ее ухоженностью и чистотой.

— Садитесь, — сказала она, — на край ванны.

Она намочила повязку, умело разбинтовала, протерла рану перекисью. Крови почти не было, но шрам наверняка останется.

— У вас останется шрам, но ничего, это украшает мужчину, — пошутила она.

— А вам нравятся мужчины со шрамами? — Вадим следил за ее пальцами, ловко режущими пластырь.

— Я врач, мой милый сыщик. Врач. Я предпочитаю, чтобы их не было. Я три года работала в Афганистане, там я насмотрелась на шрамы.

Вадим совершенно иными глазами посмотрел на эту тонкую и красивую женщину. Вот откуда у нее почти мужское спокойствие и решительность. Странная штука жизнь. Ведь случайная пуля душмана могла попасть именно в нее, и тогда не было бы этого вечера, наполненного предчувствием счастья.

Они ели тосты с сыром и колбасой и пили кофе. Никогда еще Вадиму кофе не казался таким вкусным. Они с Валерой налили по рюмке коньяку, и ему стало тепло и хорошо.

И вдруг зазвонил телефон.

Вадим автоматически взглянул на часы: было ноль тридцать.

Телефонный звонок, словно плетка, стеганул Марину. Неужели опять он уедет в свой непонятный мир, где, как в кино, стреляют из пистолета, режут ножами, бьются на машинах. Мир, в котором в любой момент может погибнуть этот красивый, умный, отважный человек.

— Орлов. — Вадим поднял трубку.

— Слушай, Орлов, — услышал он бойкую скороговорку сестры. — Что ты там творишь? Ко мне приехала вся в слезах Ларочка Лесоковская, тебе знакома эта фамилия?

— Знакома.

— Ты сошел с ума. Врываешься в дом, оскорбляешь известного композитора…

— Лауреата.

— Да, представь себе, и лауреата тоже. Твоя ирония неуместна. Устраиваешь погром, грозишь, хамишь. Ты позоришь семью. Меня, Славу, Нинку. Тебе закроют двери в приличные дома.

— Если ты считаешь приличными домами те, где скупают краденое, то пускай закрывают. Вот что, Алла, ты не звони мне больше по поводу своих светских знакомых.

— Ты идиот, у них связи, я умоляла ее не писать на тебя телегу.

— Пусть пишет. — Вадим бросил трубку.

— Дорогая сестра? — спросил Валера.

— Именно.

— Пытается влиять на ход следствия?

— Что-то в этом роде.

Марина, сидя в кресле, курила, наблюдая за этими людьми, которые внезапно стали для нее понятными и близкими. Она вслушивалась в веселую пикировку мужчин, чувствуя по-женски, что эти два человека за веселой иронией скрывают глубокую нежность друг к другу.

Ей было хорошо в этой комнате, так не похожей на квартиры многих ее знакомых. И так не похожей на квартиру Бориса. Он жил в вылизанном, обставленном дорогой мебелью музее. Из каждой командировки за рубеж он привозил вещи, придававшие его жилищу респектабельность и подчеркивающие положение хозяина.

— Что делать, — говорил Борис, — я работаю в МИДе. — И это звучало так, будто он имел в виду свою принадлежность к некоему элитарному обществу. Он все делал лучше других: водил машину, играл в теннис, катался на горных и водных лыжах. И любил он немножко устало и снисходительно.

После своей поездки в Афганистан Марина невольно попала в круг «выездных». На некоторое время эти люди привлекли ее. Они казались много знающими и поэтому интересными. Но потом только она поняла, что большинство из них рвутся за границу не из-за интересной работы, не из-за желания узнать страну, а из-за стереофоники, тряпок, украшений. Вещи стали подлинной и единственной ценностью для них.

Конечно, Марине не повезло, она попала именно в такую компанию. Она знала и других людей. Но год, проведенный с Борисом, открыл для нее только этих. С их устоявшимися привычками — по субботам и воскресеньям теннис и баня, потом ресторан «Узбекистан», обязательное посещение загородного ресторана «Сосновый бор». И конечно, ежевечерники, встречи и разговоры о дачах, собаках, машинах и должностях.

И этот странный день, когда ей позвонила Ира и потащила ее к их школьному товарищу Лене Гринину. Его мастерская, веселые истории, которые он рассказывал, потом появился Вадим. И она почувствовала сразу, что все это не кончится просто. Потом Вадим ушел, и позвонил Борис. Он властно — такая уж у него была манера разговаривать с людьми — сказал, что он едет к Луковниковым и ждет ее там.

И она еще под гипнотической силой этой властности вышла от Гринина, села в машину и тут увидела Вадима.

Ах, как ей не хотелось уходить из этой комнаты, но уходить все-таки было надо, и она встала.

— Пора, — сказала Марина.