Безнаказанное преступление. Сестры Лакруа - Жорж Сименон Страница 41

— Жак… — пробормотала она, стараясь успокоиться.

Однако успокоиться ей никак не удавалось. Это было выше ее сил. Она испугалась и продолжала чего-то бояться, с тревогой глядя на брата.

— Подойди сюда, — сказал Жак. — Мне надо с тобой поговорить.

— Но…

Женевьева не решалась войти в темную улочку, куда звал ее брат. Она предчувствовала что-то недоброе. По телу девушки пробежали судороги, словно оно хотело сжаться, съежиться до предела, чтобы оказаться в наименьшей опасности.

— Поторопись, — настаивал Жак.

Он, высокий и сильный, в тот вечер выглядел мрачно. Разговаривая с сестрой, он держал руки в карманах своего габардинового пальто.

Однако им пришлось пройти дальше, поскольку угол был занят: в темноте притаилась парочка влюбленных.

— Жак, что случилось?

— Если ты начнешь заранее дрожать, я лучше ничего тебе не скажу…

— Я не дрожу.

Минутой раньше — да, возможно. Но во время разговора она действительно дрожала. Это было обычным делом. Женевьева была слишком нервной и не могла управлять своими эмоциями. Теперь, например, ее нервозность стала настолько сильной, что причиняла ей физическую боль. Однако Женевьева не могла бы сказать, по какой именно причине это происходило. Ей доставляли страдания вещи, которых не существовало. Возможно, она начинала страдать заранее от того, что еще не случилось? Или, возможно, как она иногда думала, она по ошибке страдала вместо кого-то другого?

— Тебе холодно? — спросил Жак, не любивший, когда сестра пребывала в таком состоянии.

— Нет же! Что ты хотел мне сказать? Нас ждут…

— Вот именно…

Теперь он жалел, что поджидал сестру и заговорил с ней. Она уже плакала, цепляясь за него своими хрупкими дрожавшими руками.

— Ведь ты этого не сделаешь… Скажи, Жак?

— Я и так слишком долго колебался…

Женевьеве действительно было холодно. Крупная капля дождя упала ей прямо на затылок.

— Без меня тебе будет спокойнее… Исчезнут поводы для многих споров…

— Когда ты хочешь?..

— Сегодня ночью… Вот почему я решил тебя предупредить… Если ты услышишь шум, не волнуйся…

— Жак!

— Идем… Пора возвращаться… Вернее, возвращайся первой…

— А она?

Жак, ничего не ответив, отвернулся. Женевьева продолжала настаивать, тряся его за руку.

— А Бланш?

— Она со мной… Теперь иди… Нет! Только не начинай причитать…

Жак старался не смотреть на сестру, поскольку боялся, что дрогнет.

— Быстрее, иди… Иначе вспыхнет еще один скандал…

Женевьеве предстояло пройти по широкой освещенной улице, пересечь площадь, где на скамье всегда сидела старая нищенка, а затем свернуть на спокойную улочку, в самом конце которой она и жила. Она продолжала дрожать, и это вызывало у нее страх, поскольку предвещало, что вскоре обязательно произойдет какое-нибудь ужасное событие. Она шла быстро, почти бежала. Но ей пришлось остановиться: уж слишком часто билось сердце.

Тетка Польдина еще не спустилась вниз, поскольку на втором этаже горел свет, в комнате, которую она называла своим кабинетом. И под крышей тоже горел свет, в застекленной мастерской, где работал отец Женевьевы.

Женевьева нашла ключ в промокшей сумочке, потом в коридоре встретила служанку, которая собиралась ставить приборы.

— Скорее раздевайся… Еще простудишься…

Женевьева дрожала. Она дрожала всякий раз, когда ее что-нибудь поражало, пусть это даже был, как сейчас, голос матери.

Да, Женевьева не видела мать. Матильда всегда начинала говорить прежде, чем ее могли увидеть, настолько бесшумно она скользила по дому.

— Ты кого-то встретила?

Женевьева покраснела. Не было ни малейшей причины задавать ей подобный вопрос. Все знали, что Женевьева ни с кем не разговаривала, что она никогда не останавливалась на улице, пусть даже для того, чтобы поглазеть на витрину. Тогда почему именно сегодня?..

Она подобрала выпавший у нее из рук молитвенник в черном фетровом футляре. Затем поднялась по лестнице с натертыми ступеньками и в какую-то секунду спросила себя, не кружится ли у нее голова.

Еще несколько минут в доме царила тишина, и можно было подумать, что его обитатели живут дружно. Отец Женевьевы занимался в своей мастерской, которую всегда запирал на ключ, неизвестно зачем. Возможно, он работал? Но не мог же он реставрировать картины все то время, которое проводил в этой комнате!

Скорее всего, у него там были книги. Впрочем, никто не видел, чтобы он туда их приносил. Если в мастерской и были книги, то старые, давно хранившиеся там. Однажды, когда дверь была приоткрыта, Женевьева заметила множество темных предметов, ковров, странных безделушек, тусклые маски на стенах, старинное оружие…

Никто не мог точно сказать, что находилось в мастерской. Однако все, по крайней мере, знали, что именно туда вносили и что выносили оттуда, поскольку тетка Польдина неизменно открывала дверь, когда отец поднимался или спускался по лестнице.

Вероятно, в мастерской стояла большая печка, ведь каждое утро Эммануэль Верн приносил туда ведро, полное угля.

Что касается тетки Польдины, то было нетрудно догадаться, чем она занималась: она проверяла счета! Она сидела перед стопкой черных записных книжек в клеенчатых обложках, на страницах которых карандашом были написаны цифры. Посредине кабинета она поставила часы и ровно в семь часов вставала, приоткрывала дверь и прислушивалась, ожидая звонка, созывавшего на ужин. Правда, иногда звонок раздавался на несколько секунд позже.

Тогда она спускалась, прямая и величественная, словно башня. Она спускалась и…

Женевьеве пришлось сесть на краешек кровати. Это казалось ей странным. Она, которая переболела всевозможными болезнями, внезапно почувствовала совершенно новое недомогание, испугавшее ее. Она сидела неподвижно, чтобы лучше определить боль, возникшую внутри. Можно было бы сказать, что она прислушивалась к себе.

Но нет! Она просто слишком быстро шла. А потом ее испугал Жак. Она не привыкла, чтобы ее окликали на улице, и, как это ни странно, она не сразу узнала голос брата.

— …святая Мария, Матерь Божия, молись за нас, грешных…

Женевьева расслабилась, полагая, что все прошло, грустно улыбнулась, как человек, который боится собственной тени. Но едва она захотела встать, как все повторилось сначала.

Это, собственно говоря, не было болью. Скорее это походило на тревогу. Женевьеве казалось, что вскоре придет беда, произойдет несчастный случай, серьезное событие, которое надо предотвратить, куда-то бежать, не теряя времени. Однако ее ноги прилипли к полу и налились неимоверной тяжестью… Нет, тяжелым стало ее тело, поскольку колени дрожали, готовые вот-вот подкоситься…