Коварная дама треф - Вячеслав Белоусов Страница 41

— Что же ты мертвую-то тревожишь? — вступилась все же Варька.

— Погоди ты! — оборвал он ее. — Светка и Вадим, Мартын и Димыч, Инка с Семеном и я. Итого семеро… Светка, значит, в ванной оказалась, эти двое — в тюрьме, разодравшись в пух и прах; выпадают четверо. Инка головой о бетонку под балконом у Поленова на работе; остались мы с Димычем, так как Семен в Саратове пока.

— Ты с Димычем?

— Сама понимаешь… Считай.

— Нет. Он не с тобой, — нерешительно поправила его Варька. — Он весь день вчера с этим… с «ушастым», который до этого с утра нас разбудил. Он не с вами…

— Димыч с ним… Ты права. Но тогда и Инка тоже?.. Подожди, а что же она на бетонке оказалась?

— Мертвая?

— Я же тебе сказал. Семену в Саратов позвонили из милиции. Начальник угро с ним говорил сам. Расспрашивал все по мелочам…

Лаврентия как будто осенило и даже с постели подбросило. Он, оборвав речь на полуслове, вскочил и заметался по квартире.

— Ты чего? — испугалась Варька. — Чего ищешь-то, оглашенный!

— Одежда моя! Штаны! Куртка! Где? — уставился он безумными глазищами на Варьку. — В чем я в тот вечер от Туманских вернулся? Где все?

— Кое-что было в стирке, — растерялась совсем перепуганная Варька. — Сушила потом. Высохло уже, наверное. А верхнее — на вешалке в коридоре.

Сломя голову Лаврентий понесся в прихожую, послышался шум падающих вещей, предметов.

— Не убейся там, сумасшедший, — бросилась к нему Варька. — Скажи, что ищешь-то? Может, я?..

— Тетрадочка! — припал к ее лицу Лаврентий и зашептал, путаясь и сбиваясь. — Тетрадочка! Маленькая такая… Забыл я все, черт! В трубочку он ее мне скатал. Семен. Просил схоронить. Лень было ему домой нести. Да врет все! Своей лахудры боялся! Инка ему дала Светкину тетрадку, а он от своей Томки скрывал. Лазает она у него по карманам. Все любовные записочки ищет. Ревнует! Вот дура! Семена ревнует! На нем пробы негде… Он мне и сунул ее. А я спьяну забыл все. Куда же она делась? Нет в одежде-то… Куда? Неужели потерял! Как я забыть-то мог?

— Пить меньше надо, — покачала головой Варька. — Доведет тебя эта компания до белочек.

— Какая компания! — взвился Лаврентий и схватился за голову. — Нет уже никого! Поубивали всех! Да, слушай! Мать-то Светкину… Софью Марковну-то… тоже чуть не убили! Семену милиционер сказал. В квартире Вадима ее убивали. На следующий день!

— Что же творится! — заохала и Варька. — Что же делается!

— Он Семена предупредил, чтоб поглядывал, когда возвращаться будет.

— Чего? Зачем?

— Дура! Я же говорю на нас охота! Только мы-то тут при чем? И Софья Марковна здесь — случайный человек. Семен говорит, что она под руку подвернулась. Сама наскочила. Случайно.

— Кому подвернулась? На кого наскочила?

— Ты мозгами крути! Убийце под руку она подвернулась. Семен в Саратове. Он теперь с перепугу там сидеть будет. Теперь, значит, моя очередь…

— За что же, Лавруш?

— Молчи! Чего вопишь? — Лаврентий посерьезнел, пришел в себя, уселся на постель. — Соседи сбегутся от твоего воя.

— Что вы натворили-то?

— Ничего. Сам ничего не понимаю.

— Как же не понимаешь? — Варька хитро толкнула его в бок. — А гонялись мы вчера за теми двумя? Зачем это? Я тебя, субчика, изучила, ты ничего так просто не творишь.

— Тетрадку бы ту! — обхватил голову руками Лаврентий и сподобился почти под скукожившуюся статую Родена. — В ней, конечно, все дело! Выходит, Светка дневник вела… Или что записывала про себя, про нас…

— А-а-а! Вот где выворачивается! Я же говорю, натворили что-то, студенты-мыслители! — Варька быстро дошла до цели, ей для этого никаких поз философских принимать не обязательно, женская интуиция и тут доперла. — А то собираются днями-ночами!.. Сидят, глубокие мысли рождают!.. Инакомыслители нашлись! О чем мыслили-то? Как, где бутылку новую достать да разругаться вдрызг подле нее!.. Дурачки большие!.. Выросли все, семьями обзавелись, а все туда же!.. Все в «зеленые лампы» ^[24] играют!.. Чирикалки полоумные!

Монолог Варьки затянулся, но на Лаврушку он имел определенное положительное воздействие. Во всяком случае, позу философскую он сменил, к Варьке придвинулся.

— Где тетрадка-то?

— Нужна мне она! — в сердцах оттолкнула она его от себя. — И нашла бы — выкинула тут же. Гадость всякую читать! Глаза портить! Уж было бы за что!

— Отдай, Варвара!

— Да отстань ты! В глаза не видела, говорю же!

— Я не верю! — Лаврентий, еще так и не одетый, застыл на середине спальни в чем мама родила, растопырил руки в стороны. — Я тебя отсюда не выпущу, пока не отдашь! Я помню, как ты замылила мои наброски, мою книжечку! Помнишь, я писал?

— Помню! Ну и что? Бред сплошной! Пиит выискался! Герцен из Каштановки! Опус в стихах, собранный на городских помойках и свалках!

— Не трожь поэзию! Ты в ней ни бум-бум!

— Начинается! Пророк голоштанный! Оделся хотя бы! Стыдоба!

— Я мыслями своими одет!

— Оно и видно. Вот вами «ушастый» и заинтересовался! То-то, смотрю, забегался. То к тебе, то с твоими дружками ночами целыми!.. Прямо — не разлей вода! С чего же такая любовь между мужчинами?

Лаврентий от последних ее речей, похоже, совсем в себя пришел, во всяком случае, махнул на нее рукой, как на глупое создание, с которого нечего особо спрашивать и требовать, влез в джинсы без всего, видимо, забывшись, рубаху натянул, сунул пятерню в шевелюру вместо расчески и пошел, поплелся в ванную.

— Совесть появится, отдашь, — донеслось оттуда сквозь шум воды.

Варька сразу тут как тут.

— И в глаза, говорю же, Лаврик, не видела. А твою поэму случайно, я сразу покаялась, чего вспоминать, — Варька подсунулась к Лаврушке, потому как знала, что дальше грозит, так как после напоминаний о сгоревшей поэме Лаврушка переставал с ней разговаривать аж на неделю, а то и две, к тому же напивался до чертиков и где-то пропадал, исчезая из дома.

— Если бы я видела…

— То прочитала, — буркнул зло, перебивая ее Лаврушка. — Неймется тебе! Все равно же ты ни черта не понимаешь!

— Не понимаю. А мне зачем, — обняла его, повеселев, Варька, зная, что если заговорил, значит, еще не совсем впал в то медвежье состояние, не успел еще, и затараторила. — А то бы сожгла, как твою книжицу. И пепел показала. Я же тебе тогда пепел показывала? Поэмы той твоей? Удостоверился же?