Гарсоньерка - Элен Гремийон Страница 41

– Нет, спасибо, я сама, Пепе. Теперь я могу вернуться, теперь я уже не боюсь.

– Чего не боишься?

– Ничего.

Лисандра пожала плечами, она все еще была немного бледна, но уже не выглядела усталой, утомленной, она была возбуждена, Пепе руку бы дал на отсечение, что это так. Но главное, Пепе точно запомнил: именно в ту минуту он почувствовал, что совершается нечто бесповоротное, – и говорит он сейчас об этом не из-за случившегося после, нет, у него действительно мурашки тогда по телу побежали, стало не по себе. Но может быть, его тело просто отозвалось на скрип качавшейся под ветром вывески: «Игрушки Лукаса», подобные звуки часто слышишь в фильмах ужасов. «Лукас»… Вообще-то нет в этом имени ничего пугающего…

Лисандра в последний раз махнула ему рукой, а Пепе даже не сообразил помахать ей в ответ. Он смотрел, как удаляются светлые волосы, у Лисандры были такие красивые волосы, но теперь Пепе знал, почему ему казалось, будто их цвет не сочетается с оттенком кожи. Давно известно, что ученики часто дают уроки своим учителям. Вернувшись домой в тот вечер, Пепе спросил у жены, не ревнует ли она его, не ревновала ли когда-нибудь раньше, жена не обернулась, но он знал, что вопрос она услышала. Она на несколько мгновений замерла, потом продолжила делать свое дело, так и не обернувшись, но он сразу понял, что она плачет, она приподнимала то одно, то другое плечо, чтобы вытереть низ щеки, по которой, должно быть, бежали слезы. Только и сказала: «Раз ты меня об этом спрашиваешь, значит, мне уже не надо ревновать…» В тот вечер Пепе поцеловал жену долгим поцелуем – слишком долгим для поцелуя, в котором не таилась бы мольба о прощении. Выключая свет, он подумал о Лисандре и понадеялся, что у нее тоже сейчас все хорошо, что она тоже сейчас мирится с мужем, что она наконец, как и собиралась сделать, «посмотрела ему в лицо». Муж ей поможет – в конце концов, это его профессия. Да, Пепе, можно сказать, был очень далек от истины, он чувствует себя таким виноватым, он не может теперь не думать, что если бы предоставил Лисандре и дальше ходить дозором – от двери спальни до стула и от стула до двери… ведь ничего плохого в этом не было, – ничего бы с ней не случилось. Он согрешил, повинуясь гордыне. Если бы он не пошел в тот день к Лисандре, не вытащил ее из этого злосчастного кокона, который притуплял ее боль, если бы не довел до того, что она рассказала о своей трагедии при свидетеле, ничего бы не случилось. В самом ли деле полезно бывает выговориться, освободиться с помощью слов? Нет, Пепе больше так не думает. Освобожденное слово иногда оказывается опаснее слова, от которого удержались. Он чувствует себя таким виноватым! Но ведь это естественно. Когда видишь человека в день его смерти, это всегда волнует, ты всегда чувствуешь свою вину, говоришь себе, что мог, что должен был помешать этому совершиться.

– Так, значит, все, о чем вы мне только что рассказали, было в день смерти Лисандры?

– Да. Во второй половине дня.

– Значит, вы – последний, кто видел ее живой. Если не считать мужа.

– Не знаю… Возможно…

– И вы считаете, что ее убил Витторио?

– Вот об этом понятия не имею. Похоже, все к тому ведет… может, это убийство под влиянием страсти?

– Я вас не спрашиваю, действительно ли «все к тому ведет», я спрашиваю, считаете ли вы, лично вы, что ее убил Витторио.

– Да откуда же, по-вашему, я могу это знать? Я с ним не знаком. Мне о нем известно только то, что захотела рассказать Лисандра. Я, конечно, не раз видел, как он ждал ее на улице, у выхода из зала, помню, как он ее обнимал и как они вместе удалялись, но это было несколько лет назад, в самом начале их связи.

– И вы, конечно же, сказали об этом полицейским – о том, что он перестал заходить за ней после занятий, что те идиллические времена закончились?

– Полицейским? Каким еще полицейским? Никто меня ни о чем не спрашивал. Вы – единственная, больше никто не приходил поговорить со мной о смерти Лисандры.

Ева Мария прячет руки в карманы пальто. Она уверена, что раньше уже где-то видела этого Пепе. Но где? Ее раздражает ощущение дежа-вю. Ева Мария оглядывается на людей в автобусе. Конечно, он талантлив, этот старик, читающий по телам, только ведь многие держат руки в карманах, как она, и не может же быть, чтобы каждый из них потерял ребенка… Ева Мария довольна – ее поведение ничего не означает, Пепе сейчас не смог бы сделать никаких выводов, кроме того, что ей холодно. А ей и правда холодно. «Убийство под влиянием страсти». Значит, и он думает, что Витторио мог убить Лисандру. Пепе не знал, правду она говорила или нет, была у Витторио любовница или нет, ревность оперирует одними лишь подозрениями, и не поймешь, принимать ли продиктованные ревностью слова всерьез или считать все вымыслом. Но Пепе знал, что Лисандра могла угадать, знал, что у Витторио вполне могла быть любовница. А вот Ева Мария уверена, что это не так: будь у Витторио любовница, полиция нашла бы ее. Пепе ей ответил, что полиция не всегда и не все находит. Это правда. Но если бы у Витторио была любовница, ей-то он об этом сказал бы. Пепе ответил, что в таких вещах нелегко признаваться. Ева Мария выходит из автобуса. Он талантлив, этот старик, читающий по телам, но кое-что от него ускользнуло. Ева Мария скупо улыбается. Пепе и в голову не приходит, что Лисандра могла изменять Витторио.

Женщина, у которой есть любовник, не сторожит под дверью у мужа, когда он работает. Женщина, у которой есть любовник, пользуется тем, что муж занят, чтобы уйти на свидание.

Он силен, этот старик, читающий по телам, но он способен ошибаться. Лисандра изменяла Витторио, по крайней мере один раз она ему изменила, по крайней мере четыре раза она ему изменила, Ева Мария по-прежнему в этом убеждена. Франсиско не соврал насчет тех свиданий в гостинице, такое, как его рассказ, не выдумывают, Лисандра была «неверной женой», это точно, даже если Пепе считает иначе. Ева Мария не стала его разуверять. Она не рассказала ему про Франсиско, вот уж ни к чему, незачем навязывать ему новый образ Лисандры, которую он, как ему казалось, так хорошо знал, пусть помнит ее такой, какой хочет сохранить в памяти. Ева Мария в задумчивости. Ее не перестает мучить один вопрос. Почему Лисандра, так явно влюбленная в Витторио, ему изменяла? Такое поведение ревнивым женщинам не свойственно. Ева Мария качает головой: ей трудно судить, она ничего не знает о ревности, это чувство ей совершенно чуждо. Возможно, одно с другим, ревность с неверностью, не так уж и несовместимы. А если Лисандра решила попробовать, не удастся ли ей с другими мужчинами забыть Витторио, попытаться ослабить власть мужа над собой, стать чуть более самостоятельной, независимой, ей это было жизненно необходимо, похоже, ей так этого недоставало… Или хотела проверить, нельзя ли решить таким способом ее проблему, правду ли пишут в книгах, что все дело в «вытесненном желании изменить». Хореография шла от того, что ей нравилось проделывать в постели с Витторио. Одеколон – для того, чтобы напоминать себе о нем, чтобы обмануть себя, чтобы подстегнуть… Ева Мария думает о черных грифах, населяющих кратеры вулканов, о черных грифах, верных, как мало кто из мужчин. Одна-единственная подруга, одна и та же на всю жизнь. Родиться бы Лисандре черным грифом, думает Ева Мария. Она замедляет шаг, смотрит на свой дом, до которого осталось несколько десятков метров, внезапно вспоминает мужа и спрашивает себя, любила ли она его когда-нибудь. Можно ли любить, не ревнуя?