Гоморра - Роберто Савьяно Страница 41

Сальваторе Джульяно — непростое имя. Кажется, его обладатель априори имеет право командовать. Но в Форчелле этот представитель клана получил власть не в память о сицилийском бандите. Дело только в фамилии. Ситуация ухудшилась, когда Лавиджино Джульяно решил заговорить. Он сдался, предал своих, чтобы избежать пожизненного заключения. Но, как часто бывает при диктатуре, даже если главаря убирают, его место может занять только его человек. Поэтому Джульяно, несмотря на пятно позора, остались единственными, кто мог поддерживать связи с крупными наркоторговцами и решать вопрос защиты. Но Форчелла мало-помалу устает от этого. Город не хочет больше находиться во власти обесчещенной семьи, не хочет арестов и столкновений с полицией. Желающий занять место босса должен заявить о себе как о новом хозяине и разобраться с ядром клана, с наследником — с Сальваторе Джульяно, племянником Лавиджино. В тот вечер претенденты собирались официально сообщить о захвате власти, расправиться с молодым Джульяно, начинавшим набирать силу, и показать Форчелле, что наступают новые времена. Сальваторе ждут, его узнают. Он идет себе спокойно, но вдруг замечает киллера. Бросается бежать, киллер преследует его, юноша набирает скорость, надеясь скрыться в каком-нибудь переулке. Начинается стрельба. Очевидно, Джульяно оказывается рядом с тремя девушками, использует их как живой щит, вытаскивает в суматохе пистолет и открывает огонь. Всего несколько секунд, и он бросается прочь, убийцам не удается нагнать его. Две девушки забегают в подъезд. Оглядываются: не хватает Аннализы. Выходят на улицу. Она лежит на земле, повсюду кровь, пуля попала ей в голову.

В церкви я проталкиваюсь к алтарю, где стоит гроб. По бокам от него четверо полицейских в форме — дань уважения семье погибшей от области Кампания. Гроб полон белых цветов. К его основанию кладут сотовый телефон, ее телефон. Отец Аннализы не может поверить в случившееся. Он суетится, что-то бормочет, сжимает кулаки в карманах. Подходит ко мне, но обращается к кому-то другому: «Что теперь? Что теперь?» Когда отцу не удается сдержать слез, все родственницы ему вторят, рыдают, заламывают руки, раскачиваются, тонко подвывая, когда же он успокаивается, женщины погружаются в молчание. Сзади на скамейках сидят девочки, подруги, кузины, соседки Аннализы. Они подражают своим матерям, копируют их движения, так же качают головой, повторяют те же слова: «Не могу поверить! Этого не может быть!» Они чувствуют, что им поручено ответственное задание: утешать. И гордятся этим. Похороны жертвы каморристских разборок для таких подростков являются обрядом инициации наравне с первой менструацией или первым половым актом. Дети участвуют в жизни квартала наравне со своими матерями. Они под прицелом теле- и фотокамер, кажется, что все происходящее затеяно только ради них. Большинство этих девчушек уже скоро выйдет замуж за каморристов. Кому-то достанется успешный мафиозо, кому-то простой исполнитель. Сбытчик или предприниматель, киллер или бизнесмен. Дети многих из них погибнут, и безутешным матерям останется только отстаивать очереди в тюрьме Поджореале, чтобы увидеться с мужем, рассказать ему последние новости и передать деньги. Но сейчас это лишь одетые в черное дети, пусть и в джинсах с заниженной талией и трусиках «танго». На похоронах они тоже должны хорошо выглядеть. Идеально. Они оплакивают подругу, зная: ее смерть делает их женщинами. Несмотря на испытываемое горе, девочки счастливы, потому что долго ждали этого момента. Я размышляю о цикличности происходящего на здешней земле. Полагаю, когда Джульяно достигли расцвета своей власти, Аннализы еще не было на свете, а ее мать была маленькой и дружила с другими девочками, впоследствии ставшими женами Джульяно и их людей; став постарше, они слушали д'Алессио, воспевали Марадону, сошедшегося с семьей Джульяно на почве кокаина и бывавшего на их праздниках, — есть известная фотография, сделанная дома у Лавиджино, где Диего Армандо Марадона запечатлен лежащим в ванне, имеющей форму морской раковины. Двадцать лет спустя Аннализа погибнет во время погони за одним из Джульяно, он будет отстреливаться, используя ее как щит или же просто пробегая мимо. История повторяется, всё абсолютно идентично. Бесконечный, трагичный, неизменный процесс.

Церковь переполнена. Полицейские и карабинеры слишком суетятся. Я не могу понять причину. Снуют повсюду, выходят из себя по любому поводу, явно нервничают. Я делаю несколько шагов, и все становится ясно. Удаляюсь от церкви и вижу, как машины карабинеров пытаются отделить толпу идущих на похороны людей от приближающейся кавалькады на роскошных мотоциклах, автомобилях с откидным верхом, мощных скутерах. Это члены семьи Джульяно, последние, кто остался предан Сальваторе. Карабинеры опасаются беспорядков, возможных столкновений между каморристами и толпой. К счастью, обходится без проблем, но присутствие мафиози обладает глубоким смыслом. Никто не имеет права распоряжаться в центре Неаполя без их согласия или, по меньшей мере, посредничества. Они демонстрируют всем, что никуда не исчезли и власть все еще принадлежит им, несмотря ни на что.

Из церкви выносят белый гроб, толпа наседает, пытаясь дотронуться до него, люди теряют сознание, кажется, от нечеловеческих криков лопнут барабанные перепонки. Процессия достигает дома Аннализы, и ее мать, не нашедшая в себе силы прийти в церковь на отпевание, чуть не прыгает с балкона. Рыдает, мечется, от слез лицо покраснело и распухло. Несколько женщин удерживают ее. Привычная сцена отчаяния. Конечно, ритуальный плач и выставление напоказ своего горя совершенно искренни и не являются игрой на публику. Совсем наоборот. Это говорит о навязываемых культурных рамках, в которых живет большинство неаполитанских женщин, до сих пор вынужденных обращаться к особо экспрессивным моделям поведения, чтобы доказать неподдельность своего переживания и поделиться им с окружающими. Это исступленное страдание, несмотря на абсолютную достоверность, обладает всеми чертами театральной постановки.

Собираются журналисты. Антонио Бассолино и Роза Руссо Ерволино в панике, им кажется, что местные жители могут ополчиться против них. Но все в Форчелле уже научились использовать политику в своих целях и обходиться без открытой вражды. Кто-то аплодирует силам правопорядка. Некоторых журналистов это приводит в восторг. Благодарность карабинерам в квартале каморры. Наивные. Аплодисменты — только провокация. Лучше полицейские, чем Джульяно. Вот что это означает. Репортеры пытаются взять интервью, кто-то подходит с телекамерой к хрупкой на вид старушке. Она сразу выхватывает микрофон и орет: «По вине этих… мой сын пятьдесят лет проведет в тюрьме! Убийцы!» Люди полны ненависти к любителям пооткровенничать с полицией. Толпа сжимает кольцо, напряжение растет. При мысли, что маленькая девочка умерла из-за желания послушать музыку с подружками, сидя у подъезда жарким весенним вечером, все внутри сжимается. Подступает тошнота. Надо держать себя в руках. Я должен понять, что произошло, если это вообще возможно. Аннализа здесь родилась и прожила всю жизнь. Подружки рассказывали ей о поездках на мотоциклах с мальчиками из клана, она бы, скорее всего, влюбилась в молодого богатого красавца каморриста, способного сделать хорошую карьеру в Системе, или же, может быть, в старательного малого, который будет горбатиться весь день за гроши. Ей бы пришлось пойти работать на подпольную фабрику, шить сумки по десять часов в день за пятьсот евро в месяц. Аннализу поразили руки девушек, работающих с кожей, она даже сделала запись в своем дневнике: «У них всегда черные руки, они сидят целыми днями взаперти на фабрике. Моя сестра Ману занимается тем же, но начальник хотя бы не заставляет ее работать, если она себя плохо чувствует». Аннализа стала символом трагедии, потому что в ее случае трагедия достигла своего апогея — убийства. Здесь же образ жизни всегда будет приговором, бессрочным заключением, отбыванием наказания в диком и жестоком мире, где все движется с бешеной скоростью. Вина Аннализы состоит в том, что она родилась в Неаполе. Только в этом, больше ни в чем. Белый гроб с телом Аннализы несут дальше, и тут ее одноклассница, соседка по парте, звонит ей на сотовый. Так звучит новый реквием. Сначала обычный звонок, потом музыка: какая-то нежная мелодия. Никто не берет трубку.