Смертельные тайны - Кэти Райх Страница 41

В семь утра я ехала через асфальтовое подбрюшье Монреаля. Наверху зевал и потягивался пробуждающийся город. Мимо со всех сторон проносились стены туннеля Виль-Мари, такие же серые, как и мое настроение.

На Квебек обрушилась редкая для весны жара. Когда я около полуночи пришла домой, термометр на балконе все еще показывал восемьдесят с лишним по Фаренгейту, а в квартире, казалось, было девяносто по Цельсию.

Кондиционер безучастно отнесся к моему желанию ночной прохлады. Десять минут я щелкала кнопками, колотила по нему и ругалась, но безуспешно. В конце концов, потная и злая, открыла все окна и свалилась в постель.

Так же безучастны к моим желаниям оказались и уличные мальчишки. С десяток их праздновали вовсю у заднего входа в пиццерию в десяти ярдах от окна моей спальни. Мои крики нисколько не умерили их пыл, как и угрозы и проклятия.

Я плохо спала, ворочалась под мокрыми простынями и то и дело просыпалась от смеха, песен и диких воплей. Рассвет встретила с жуткой головной болью.

Бюро коронера и лаборатория судебной медицины находятся в тринадцатиэтажном сооружении из стекла и бетона к востоку от центра города. Учитывая, что большую его часть занимает полиция провинции Квебек, или сюрте де Квебек, его десятилетия называли зданием СК.

Несколько лет назад правительство Квебека решило вложить миллионы в охрану правопорядка и судебную медицину. Здание отремонтировали, и расширившаяся лаборатория переехала с пятого на двенадцатый и тринадцатый этажи, где раньше была тюрьма временного содержания. На официальной церемонии башня вновь возродилась под именем здание Вильфрид-Дером.

Старые привычки умирают тяжело. Для большинства она остается зданием СК.

Покинув туннель у пивоварни «Мольсон», я проехала под мостом Жака Картье, пересекла Де Лоримье, свернула направо и направилась через район, где ни улицы, ни люди не отличались красотой. Трехквартирные дома с крошечными двориками и металлическими лестницами на фасадах. Серые каменные церкви с серебристыми шпилями. Автомастерская на углу. Витрины магазинов. И над всем этим возвышается здание Вильфрид-Дером-СК.

После десятиминутных поисков я нашла место, где благодаря некоей бюрократической лазейке можно было припарковаться бесплатно именно в нужное мне время. Еще раз проверив месячные, часовые и дневные ограничения, я поставила машину, взяла ноутбук и дипломат и зашагала через квартал.

К находившейся неподалеку школе группами по двое-трое тянулись дети, словно муравьи к тающему леденцу. Пришедшие пораньше толпились на игровой площадке: пинали мяч, прыгали через скакалку, кричали и гонялись друг за другом. Маленькая девочка, вцепившись в прутья, смотрела сквозь чугунную решетку – так же как и та, другая, из Чупан-Я. Взгляд ее ничего не выражал. Я не завидовала малышке: последующие восемь часов она проведет в жарком классе, а до летней свободы – еще месяц.

Предстоящий мне день тоже не возбуждал зависть.

Меня не интересовала мумифицированная голова. Не интересовало разложившееся туловище. А еще пугало посредничество между Шанталь и ее матерью. Именно в такие дни я жалела, что не пошла работать в телефонную компанию.

Оплаченные отпуска. Хорошие бонусы. И никаких трупов.

Когда добралась до вестибюля, я вся вспотела. Утренняя смесь тумана, выхлопных газов и коктейля запахов из пивоварни отнюдь не способствовала хорошему самочувствию. Казалось, содержимое черепа распирает его стенки, изо всех сил стремясь вырваться наружу.

Дома кофе не было. Найдя нужный лифт, я провела карточкой через считыватель и вышла на двенадцатом этаже, беззвучно шепча единственное слово.

Кофе!

Еще одно движение карточкой, стеклянные двери распахнулись, и я вошла в крыло, где находился отдел судебной медицины.

По правой стороне коридора тянулись кабинеты, по левой – лаборатории. Микробиология. Гистология. Патологоанатомия. Антропология-одонтология. Окна простирались от потолка до середины стены, обеспечивая максимум видимости без ущерба для безопасности. Сквозь стекло было видно, что все лаборатории пусты.

Я посмотрела на часы: семь тридцать пять. Рабочий день у большинства вспомогательного, технического и научного персонала начинался в восемь, значит у меня оставалось еще почти полчаса.

Исключение – Пьер Ламанш. Все те десять лет, что я здесь работала, директор отдела судебной медицины приходил в семь и оставался, пока не уходил последний сотрудник. Пунктуальный, словно хронометр.

Кроме того, старик был довольно загадочной личностью. Он брал каждый год три недели отпуска в июле и еще одну – на рождественские праздники. И ежедневно, будучи в отпуске, звонил из дома на работу. Он не путешествовал, не ходил в походы, не ухаживал за садом, не ловил рыбу, не играл в гольф. Насколько все знали, у шефа не было хобби. Ламанш вежливо отказывался обсуждать свои отпуска, и в конце концов друзья и коллеги перестали его спрашивать.

Мой кабинет – последний из шести, прямо напротив лаборатории антропологии. Дверь запирается на ключ.

На столе – гора бумаг. Не обращая на них внимания, я положила компьютер и дипломат, схватила чашку и направилась в кафетерий для персонала.

Как и ожидала, единственная открытая дверь вела в кабинет Ламанша. По пути назад я заглянула туда.