Рыбка моя - Галина Куликова Страница 41

– Нет, ты не рассчитывал! Тебе важнее твои кильки, чемя!

Игорь так до сих пор и не постиг, почему женская любовь нипод каким предлогом не совмещалась с аквариумными рыбами.

– Почему – важнее? Это неправильная постановка вопроса.

– Ты философствуешь, а значит – ты меня нелюбишь! – выпалила Вера и вытерла нос мокрой варежкой.

Это была убийственная женская логика. Однако сейчас Игорьсклонен был с Верой согласиться. Если бы он любил ее, разве стоял бы здесь, наветру, убеждая и умасливая? Он схватил бы ее в охапку и целовал до тех пор,пока в легких не закончится воздух.

– Я виноват перед тобой, – выпалил Игорь, не всилах больше выносить эту пытку. Ему хотелось поскорее вернуться назад, втеплую квартиру, к Лизе. Для этого следовало решить вопрос с Верой раз инавсегда.

– Да, виноват! – подтвердила она, сверкая глазами.Щеки у нее были ярко-розовыми, как у набегавшегося ребенка. – Я приезжаю ктебе под Новый год, рассчитывая на то, что ты будешь рыдать от радости при видеменя, и что же?

– Вера, я никогда не рыдал от радости при видетебя, – сказал Игорь, и она от изумления открыла рот.

А через некоторое время зловещим тоном спросила:

– Ты зачем за мной побежал сейчас?

– Чтобы отвезти домой, – честно призналсяИгорь. – А ты что подумала?

Она, вероятно, подумала, чтобы умолять. Это было написано унее на лице.

Лицо выглядело маской разочарования и презрения.

– Я потратила на тебя столько времени, – бросилаона, стукнув себя ладонью по лбу. – Я примеривала тебя к своему окружению,думала, как ты впишешься в мою компанию…

– Я что, торшер?! – возмутился Игорь. –Почему я должен куда-то вписываться? Вера, знаешь что? Прости меня, пожалуйста,но я тебя не люблю.

Эта фраза с самого начала их сегодняшнего разговора носиласьв воздухе. Произнесенная вслух, она разделила их, словно стена.

– Вези меня домой, – потребовала Вера и раздуланоздри. – Я хочу успеть до полуночи.

«Чтобы не превратиться в тыкву?» – хотел сострить Игорь, ноподумал, что в сложившейся ситуации Вера его юмор вряд ли оценит. Вместо этогоон ехидно спросил:

– Чего это ты вдруг заторопилась?

Достал из кармана ключи от машины и, вытянув руку вперед,отключил сигнализацию своего автомобиля. Машина мигнула фарами и веселоприсвистнула, приветствуя хозяина. Вера привычно плюхнулась на место пассажира.

– Примета такая есть, – сообщила она, сведя тонкиеброви к переносице. – Как Новый год встретишь, так его и проведешь. Я хочувстретить его без тебя.

– Вот так последний аккорд в отношениях, –вздохнул Игорь и повернул ключ в замке зажигания.

Мотор заурчал, по салону стал распространяться теплыйвоздух.

– Заведи музыку, – потребовала Вера. –Ненавижу находиться с тобой рядом, когда ты молчишь.

Игорь включил радио и бросил:

– Вообще-то я молчу довольно часто. Как же тысобиралась жить со мной до конца своих дней?

– Не подкалывай. – Вера стала еще злее. Злой, какосенняя муха. Впрочем, может, она такой всегда была?

Игорь подумал о Лизе. Станет она молчать или разговаривать,смеяться или плакать, ему все равно будет с ней хорошо. И это никакая неиллюзия, не ослепление страстью, а глубокое внутреннее понимание, котороеприходит непонятно откуда – наверное, из глубины души.

* * *

Когда Фаня и Анжелина, которые друг дружке невероятнопонравились, возвратились на кухню после погони за Верой, Лиза стояла натабуретке и пыталась выудить Мэри Пикфорд из ловушки. Кошка относилась к еепопыткам исключительно враждебно и изо всех сил сопротивлялась спасению.

– Нет, в руки она не дастся, – покачала головойФаня. – Надо ей туда полотенце спустить, чтобы она по нему наверхвыбралась. Вот, отличное полотенце, есть за что зацепиться.

Лиза спустила вниз полотенце, но кошка только беззвучномякала и пыталась от него увернуться. Глаза у нее сделались несчастными, и Лизебыло ее до ужаса жаль.

– По-моему, она хочет послать нас на хрен вместе снашим полотенцем, – сказала Анжелина, закуривая сигаретку, которую онавытащила неизвестно откуда, учитывая, что на ней практически ничего и не было.

– Нельзя так ругаться, – наставительно сказалаФаня.

– Почему нельзя? – искренне удивилась та.

– Училка наша все время повторяла: ругательствао-без-ображивают женщину.

– И обеззараживают окружающую атмосферу, –радостно добавила Анжелина. – Да ну тебя, Фаня. Никогда не поверю, что вКочках никто матом не ругается.

– В Кочках матом не ругаются, в Кочках матомразговаривают, – с удовольствием констатировала та и сказала, обращаясь кЛизе: – Ну, хватит кошака пугать. Дай-ка мне.

Она взгромоздилась вместо Лизы на табуретку, крякнула,взобралась на подоконник, сунула руку между рамами и, не успела Мэри Пикфорддаже рта раскрыть, схватила ее за шкирку. Вытащила на волю и показала всем, кактрофей.

– Во! Хороший кошак, гладкий. Видно, что домашний.

– Это кошка, а не кошак, – заметилаАнжелина. – По кличке Мэри Пикфорд.

Кошка покорно висела в воздухе, поджав задние лапы к животуи завернув хвост. В глазах у нее стоял инфернальный ужас.

– Ну, Мэри – это я еще понимаю, – пробормоталаФаня. – Но того дурака, который ей вторую половину клички придумал, я бысамого Пикфордом назвала, пусть бы помучился.

Она поставила кошку на пол, и та, распушившись, мигомулетела под стол, а там забилась под батарею. Лиза приподняла скатерть,заглянула под нее и сказала:

– Надо киску хозяевам отдать, а то они с ума сходят.

– Лучше ей сначала воды предложить, а то она сутки непила и не ела. Знаете, где она пряталась? В кладовке!

– Да ну, – не поверила Лиза.

– Вот и ну! Я же говорила, там кто-то есть, а вы мне неверили. Напугала меня, зараза, до потери пульса. Если знаешь, что в доме кошка,совсем не удивляешься, когда в темноте тебя пощекочет чей-то хвост. А когдадумаешь, что, кроме мышей, в кладовке никто не водится, и вдруг чувствуешь, чтовозле тебя ходит что-то большое и теплое, становится как-то не по себе.

Они налили в плошку воды и засунули ее под стол. Черезминуту стало слышно, как кошка жадно лакает.

– Она, наверное, есть тоже хочет, – сказалаЛиза. – Надо ей колбаски нарезать.

– Я тоже есть хочу, – заявила Фаня. – Мнетоже можно колбаски. Вообще вы тут странно, в Москве, живете. До Нового годадва часа осталось, а никто за стол не садился, хотя уже накрыто сто лет как. Мыв Кочках справлять начинаем часа в четыре. Собираются все родственники –человек двадцать, а то и тридцать, и поехали гудеть! К двенадцати уже так всенагуляются, такой гвалт стоит – курантов по телику не слышно.