Прощай, принцесса - Хуан Мадрид Страница 41

Я не ответил. Просто подождал, когда она уберет руку. Когда она меня отпустила, я прошел через бар, откинул штору, поднялся по лестнице и вошел в жилую часть дома. Здесь было тихо и темно. Я заглянул в спальню. В полумраке угадывались очертания лежащей в постели Хуаниты. Кажется, она не шевельнулась с тех пор, как я ее оставил. Я разделся и лег рядом, обнял ее, а она нащупала в темноте мою руку и прижалась губами к ладони.

Как раньше.

В то утро телефонный звонок застал его лежащим на кровати, и пытающимся справиться с очередным приступом удушающего кашля, после которого он обычно отплевывался кровью. Когда кашель поутих, Медведь подумал, что, пожалуй, в самом деле слишком много пил последнее время, возможно, потому что он поселился в этом пансионе, «Вилла Сара», который находился совсем близко от пивной Пепе Мартина, располагавшейся прямо на углу, в верхней части поселка Салобренья. Было очень сложно удержаться, чтобы, проходя мимо, не зайти и не пропустить стаканчик. Какой дорогой ни направляйся к пансиону, в глаза вечно бросается ярко светящаяся вывеска, внутри полно девиц со своими сутенерами — это были русские из ночного бара «Московские ночи», который находится в нижней части поселка, где Медведь никогда не бывал. А если девушек там еще не было, он все равно заходил в призывно манящую огнями дверь, чтобы дождаться их в пивной, а потом наговориться на родном языке и выпить водки «Столичная». Справедливости ради надо сказать, что Медведь никогда не напивался, он опрокидывал в себя пару рюмок, а потом поднимался по пологому склону до пансиона и уходил в свою комнату, где, засыпая, разглядывал потолок, покрытый рельефными трещинами, рисунок которых напоминал ему карту какой-то неизвестной страны с озерами, реками и горами. А на следующий день Медведь просыпался, почему-то страдая от жестокого похмелья.

Наверное, ему стоило уехать из этого пансиона, покинуть странный поселок, найти себе другое место для жительства, где бы он не стал столько пить и не чувствовал бы острой боли при кашле, забраться в какую-нибудь дыру, чтобы не слышать звуков родной речи, не встречать этих веселых девиц, не видеть всего того, что пробуждало столько воспоминаний. Может, ему стоило отправиться в путешествие по карте на потолке и затеряться в той незнакомой стране?

После четвертого или пятого звонка Медведь поднял трубку. Знакомый голос спросил, не собирается ли он в Мадрид. Там для него есть работенка. Медведь уточнил:

— Сколько?

Голос удивленно ответил:

— Да как обычно, Медведь, ты что, не в себе?

Когда прозвучало слово «Мадрид», Медведь подумал о своей матери, которая часто говорила об этом городе. В то же мгновение перед его мысленным взором предстали его сестра и он сам, когда они были еще совсем маленькими и с замиранием сердца слушали, как мама рассказывает им о своей молодости и о веселых танцах на городских площадях, которые не прекращались, даже когда Мадрид бомбила фашистская авиация.

Его память цепко удерживала несколько слов: Бомбилья, Лавапиес, Прадера-де-Сан-Исидро, парк «Ретиро» и другие — они всегда вызывали в памяти лицо его матери Кармен, которую все знали как Кармен-Испанка. Именно она и дала ему это прозвище. Сначала звала Мишуткой, потом он вырос и стал Медведем. А сестру мама называла Крошкой.

Медведь все еще лежал в постели, прижимая трубку к уху.

— Ты еще здесь? Я тебя не слышу.

— Да тут я. Что значит, как обычно? Так же, как в прошлый раз?

— Слушай, в чем дело? У тебя опять начались приступы?

— В прошлый раз я сделал двойную работу, а ты заплатил как обычно. Это с тобой что-то не в порядке, мужик. Я просто хочу знать, не будет ли и в этот раз работа двойной.

— Слушай, Медведь, кончай дурью маяться. Два лимона, как всегда, накладные расходы за твой счет. Если тебе подходит, берись за это дело, если нет — вали куда хочешь. Я доступно объясняю?

Говорящий был недоумком, потому так и разговаривал. Он был из тех людей, которые придают слишком много значения собственной персоне, всегда идеально одеваются и едят, не двигая челюстями, подцепляя на вилку микроскопические кусочки еды и с большой осторожностью отправляя их в рот. Медведь знал, что именно этот тип думает о нем. Он считает его чокнутым русским, безграмотным валенком и поручает самую грязную работу. Если ты единожды, принял его предложение и хорошо все сделал, тебя отметят и позвонят снова. Именно так и случилось с Медведем.

Только этот идиот не знал, что его русский наемник так хорошо делает свое дело, потому что сам давно мертв. Медведь умер в тот самый день, когда мать неожиданно бросила их — его и сестру — и их отправили в детский дом, словно каких-то сирот.

Когда это произошло, его душа словно высохла. Он убивал так хорошо, потому что сам уже не существовал. Только мертвые убивают.

Он сказал этому идиоту Алексису:

— Ты всегда доступно объясняешь. А теперь послушай, что я тебе скажу: среди подонков, что на тебя работают, среди всех этих накачанных жлобов не найдется ни одного, кто бы сделал все так, как я. Именно поэтому ты позвонил мне. Я доступно объясняю?

На том конце линии на некоторое время воцарилась тишина, потом голос зазвучал вновь:

— Позволь сообщить тебе кое-что, Медведь, в тот раз, когда ты, по твоим словам, сделал двойную работу, это было твое личное решение, а не часть нашего договора. Ты что, не помнишь?

Медведь повесил трубку. Больше всего ему хотелось, чтобы с ним сейчас была рядом его сестричка, его Крошка. Она бы сказала: «Поедем в Мадрид, Мишутка». Но сестра умерла от туберкулеза много лет назад, и лучшие из сохранившихся о ней воспоминаний были из детства.

Их жизнь рухнула в одночасье, когда исчезла мать, а им пришлось отправиться в детский дом. Потом Медведь пошел служить в армию, в войска специального назначения, и девять лет не возвращался в Москву. А когда вернулся, начал разыскивать сестру, но смог лишь выяснить, что она сбежала из детдома, как только ей исполнилось тринадцать лет, и больше никто ничего о ней не слышал. Даже в Испанском центре никто не знал, где она находится. Он разыскал ее два года спустя за вокзалом на пустыре, где она грелась у костра вместе с другими проститутками — под омерзительный хохот они пускали по кругу бутылку дешевой водки.

Он подошел к ним и громко позвал: «Крошка!» — и одна из женщин, жалкая и беззубая, медленно поднялась навстречу. Сначала Медведь не узнал ее, но она рванулась к нему, доверчиво прижалась к его груди, и оба заплакали. Он привел сестру в свой дом, отмыл, накормил и купил ей нормальную одежду, не спрашивая, чем она занималась все эти годы.

Но их счастливая жизнь длилась недолго, меньше трех месяцев, у Крошки были настолько слабые легкие, что никакие врачи не могли ей помочь. Она умерла тихо, держа его за руку, в больнице, пристально глядя на брата и еле слышно повторяя: «Медведь, Мишутка…»