Хоксмур - Питер Акройд Страница 41

— Мне надо знать время, — сказал он. — В данном случае более важно знать когда, чем как. Есть у вас таблица?

Теперь его окружали образы убийства, части тела стали символами погони, насилия и борьбы, но все равно элементы преступления оставались разрозненными и неясными, как шум ссоры в запертой комнате. Точному определению поддавались лишь временные стадии: убыстрение и углубление дыхания при первом шоке, когда руки смыкаются у горла; нарастание посинения и затрудненное дыхание, когда захват напрягается и сознание мутится; нечастое дыхание, подергивания, потеря сознания; рвота перед концом и смерть. Хоксмуру нравилось отмерять эти дискретные стадии, которые он рассматривал, как архитектор рассматривает план здания: три-четыре минуты — на потерю сознания, на смерть — четыре-пять минут.

— Так что, есть у вас таблица?

— С таблицей будет трудно.

— Трудно — это как?

— Вам известно, что температура резко повышается во время удушения? — Хоксмур кивнул и сунул руки в карманы. — А что потеря теплоты происходит с разной скоростью?

— И что?

— Про время я ничего не могу сказать. Даже если предположить, что в момент смерти температура была на шесть градусов выше, и даже если скорость охлаждения была всего два градуса в час, тепло тела в данный момент позволяет заключить, что его убили всего шесть часов назад. — Внимательно слушая, Хоксмур почувствовал, что тик возвращается, и потер глаз. — И тем не менее, степень синюшности показывает, что эти кровоподтеки по крайней мере двадцатичетырехчасовой давности — обычно у них два-три дня уходит на то, чтобы так проявиться.

Ничего не говоря, Хоксмур лишь неотрывно смотрел человеку в лицо.

— Вы говорите, инспектор, время чрезвычайно важно, но в данном случае, если честно, со временем вообще ничего не понять. — Патологоанатом наконец опустил глаза на свои окровавленные руки и направился к металлической раковине, вымыть их. — И еще одно, — добавил он, перекрикивая шум бегущей воды. — Нет ни вмятин, ни отпечатков. При удушении пальцы, прижатые к шее, оставляют закругленную вмятину от ногтя, а тут одни синяки.

— Понятно.

И Хоксмур проследил взглядом за Уолтером, который внезапно вышел из комнаты.

— Понадобятся дальнейшие анализы, но в том, что отпечатков нет, я почти уверен.

— Убийца не мог остудить руки?

— Такое, конечно, возможно. Или они у него были очень холодные.

— А если борьба все-таки была, то мальчик, я полагаю, мог вцепиться в пальцы, чтобы их ослабить, и таким образом нарушить отпечатки?

Фраза прозвучала, как вопрос, но патологоанатом на него не ответил, и тут Хоксмур впервые опустил взгляд на вскрытое тело. Он знал, что оно еще не полностью остыло, и в этот момент почувствовал, как в лицо ему ударило тепло, а когда воздух вокруг него смялся, подобно шелку, на столе оказалось его собственное тело.

Уолтер сидел, опустив голову между колен, — в этой позе застал его Хоксмур, когда наконец они встретились в коридоре. Он положил руку ему на плечо.

— Ну что, Уолтер, что скажете по поводу времени?

Уолтер в тревоге поднял на него глаза, и Хоксмур на мгновение отвел взгляд.

— Это невозможно, сэр.

— Все возможно. Невозможного не существует. Все, что нам требуется, это еще одна смерть, тогда мы сможем двигаться с самого начала, пока не дойдем до конца.

— До какого конца, сэр?

— Знай я, чем кончится, мог бы и начать, правда? Одно без другого не существует. — Заметив явное замешательство Уолтера, он улыбнулся. — Не волнуйтесь, я знаю, что делаю. Просто дайте мне время. Все, что мне нужно, — это время.

— Я и не волнуюсь, сэр.

— Хорошо. В таком случае, раз вы в таком бодром расположении духа, можете пойти поговорить с отцом. Расскажите ему, что нам удалось выяснить. Только лишнего не рассказывайте.

Уолтер вздохнул:

— Вот уж спасибо так спасибо. Ценю ваше доверие, сэр.

Хоксмуру вспомнилась еще одна фраза, которую использовали коллеги:

— Жизнь состоит из утрат, Уолтер, жизнь состоит из утрат.

* * *

Он пошел обратно к церкви Св. Георгия-на-Востоке, мысленно успев свести ее к ряду поверхностей, к которым, возможно, прислонялся убийца, охваченный печалью, отчаянием, а то и радостью. По этой же причине стоило детально изучить почерневшие камни, хотя он понимал, что отметины на них оставлены многими поколениями мужчин и женщин. Нынче среди полицейских считалось само собой разумеющимся, что никто не способен скрыть свое пребывание или передвижения где бы то ни было — всякий человек обязательно оставит след, по которому его удастся опознать. Однако, если исследовать стены уоппингской церкви методом эмиссионной спектроскопии, какое многообразие спектральных линий можно при этом обнаружить!

Направляясь к башне, что поднималась над домами, сбившимися в кучу вокруг Ред-Мейден-лейн, Крэб-корт и Роуп-уолк, он видел образ толпы, кричащей, рвущейся на улицы. Справа ему слышался сбивчивый шепот, а слева — звуки, идущие от реки, и наконец, несмотря на послеполуденное освещение, он увидел перед собой рассеянный белый свет дуговых ламп, которые окружали место преступления — убийства мальчика. Там оставили лишь двух констеблей: задачей их было охранять это место от любопытных, пришедших поглазеть, иначе те стали бы собирать кусочки камня или деревяшки на память об этой смерти. Несколько минут Хоксмур стоял, наблюдая за происходящим, пока его не вывели из задумчивости звуки колокола, пробившего время; он поднял взгляд на церковь (из-за некоего эффекта перспективы она, казалось, готова была упасть на него), а после побрел прочь со двора и направился к Темзе.

Его всегда привлекала мрачность уединенных верфей и глинистых берегов, и теперь, дойдя до Уоппинг-рич, он уставился вниз, на тени облаков, быстро бегущих по поверхности воды. Но когда он, сняв очки, снова посмотрел вниз, ему показалось, что сама река непрерывно поворачивается и крутится; она не текла в каком-то определенном направлении, и Хоксмур на секунду почувствовал, что может упасть в ее тьму. Мимо проплыли два человека на небольшой лодке; один из них смеялся или гримасничал, словно бы показывая на Хоксмура, но голос его не доносился до него по воде. Хоксмур наблюдал за этим немым представлением, пока лодка не повернула за излучину, ведущую к Тауэрскому мосту, исчезнув так же внезапно, как появилась.

Начался дождь, и он пошел вдоль берега реки от Уоппинга к Лаймхаусу. Он свернул налево, зашагал по Бутчер-роу — теперь впереди ему видна была колокольня церкви Св. Анны в Лаймхаусе — и вошел в ту местность, полную покинутых домов и заброшенной земли, что по-прежнему отделяет город от реки. Тут он внезапно остановился в смятении: от сырости в воздухе разлилось удушающее зловоние — оно шло от буйной растительности, покрывавшей камни и вылезавшей наружу через проволоку; на глаза ему попался бродяга, присевший наземь, обратив лицо вверх, к дождю. Тогда он повернул прочь от этой бесплодной земли и оказался в переулке Шаулдер-оф-Маттон, и когда подошел к фасаду Св. Анны, кругом воцарилась тишина.