Повесть о настоящем пацане - Кондратий Жмуриков Страница 41

Он парил, как горный орел и плакал от восторга, увидев, что внизу все красивее, чем на полотнах его любимых голландцев. Наблюдать за расстилавшейся внизу землей, загибавшейся по краям, словно пересохший лист бумаги, было увлекательно настолько, что горе-антиквар забыл совершенно о существующей опасности умереть. Не смотря ни на что, земля медленно, но верно приближалась, и от дел небесных пришлось обратить свой взгляд к делам земным и прозаичным: нужно было срочно обдумать, как упасть. По его представлениям, самым сложным было по приземлении выпутаться из парашюта и собрать его в более или менее приличную кучу. Давыдович принялся вспоминать все, что он знал по этому поводу чисто теоретически и не вспомнил ровным счетом ничего, кроме непонятного ему наименования «стропы».

Падать Давыдович начал вопреки своему желанию совершенно не туда, куда собирался – в самый центр какого-то жухлого леска.

– Эй-эй-эй! – заорал антиквар на хищные ветки, за которые уже начали цепляться его ноги.

Ветки проигнорировали это ультимативное заявление и впились Давыдовичу в ноги, собирая на себя всю его одежду, цепляясь время о времени за кожу.

– Мама, – сказал Давыдович и зажмурился.

Он с ужасным треском провалился сквозь кроны деревьев, получив сплошную царапину на пятидесяти процентах кожных покровов и большой синяк на правом локте, которому досталось от корявого сука. Наконец, это очень неуютное падение прекратилось и воцарилась тишина, прерываемая только легким шебуршанием парашютного шелка. Давыдович помедлил еще немного и осмелился открыть глаза.

Перед глазами покачивался пейзаж, характерный для европейской полосы России в зимний период: голые деревья, снег и немножко елок.

– Отлично, – сказал Давыдович прилетевшей сороке. – Кажется, я все-таки прибыл в пункт назначения.

В последнем, впрочем, нельзя было быть уверенным на все сто процентов – поблизости никаких следов пребывания людей не было видно, а земля покачивалась где-то метрах в пяти, если зрение его не обманывало. Кричать и звать на помощь было наверняка бессмысленно, но Давыдович все же попытался:

– Ау, – несмело сказал он. – Люди! – позвал он чуть громче.

Никаких видимых результатов не было, а потому антиквар, которому совершенно не хотелось стать елочным Дедом Морозом, стал орать, как резаный, рискуя сорвать голос и умереть от воспаления легких. Некоторое время это продолжалось безрезультатно. Давыдович стал выть, как серый волк, и терять надежду: солнце уже стало клониться к закату.

Тут из ельника вышла какая-то женщина и пошла по направлению к тому дереву, на котором висел незадачливый десантник. Давыдович замолчал и задергался, как червь на крючке, показывая, что он не просто здесь завис, а борется с неудачей всеми доступными ему средствами: антиквар ни за что в жизни не признался бы женщине, что он в отчаянье и без ее помощи ему не справиться.

Женщина между тем подошла вплотную к дереву и, не меняя темпа, прошла мимо. Давыдович не мог поверить своим глазам.

– Эй, – забарахтался он еще отчаяннее. – Эй, гражданка! Мадам! Девушка! Куда же вы?

Девушка не отзывалась и удалялась все так же невозмутимо.

– Помогите!!! – что есть мочи заголосил архивариус, не вынеся мысли о том, что сейчас снова останется в одиночестве.

Девушка остановилась на минутку, вернулась под дерево и сказала:

– Если вы не хотите, чтобы вас рассекретили, то вам категорически воспрещается так орать. И перережьте стропы.

Выговорив все это со странным выражением, она повернулась и снова пошла прочь. Антиквар глубоко задумался и понял, что это слово сегодня он уже вспоминал. Знать бы, что оно означает.

Выяснив, что дергаться бесполезно и помощи ждать не окого, Давыдович постарался успокоиться и попробовать рассуждать логически. Что вообще можно было перерезать в его случае? Сук, на котором висишь, например. Но это было высоковато. Или эти жутко неудобные помочи, которые мешали нормальному функционированию кровеносной системы. Вполне могло статься, что их и называли стропами. Осталось только придумать, чем их перерезать. Антиквар мысленно пошарил по карманам и вспомнил, что наверняка у него имеется маленький ножик, которым он обычно соскабливает инородные налеты со своего товара. Порывшись не без некоторого труда по карманам, Давыдович его действительно обнаружил, и стал терпеливо и мучительно пилить плотную ткань, которая не торопилась рваться.

После того, как одна из строп – Давыдович теперь был уверен в этом названии – все-таки порвалась, положение его еще более осложнилось: теперь он висел как-то боком и чуть ли не вверх ногами и совершенно не представлял себе, как достать до второй лямки. При каждом усилии его закручивало и мотало в разные стороны, поэтому вскоре он почувствовал первые симптомы морской болезни и поторопился выйти хоть как-нибудь из создавшейся невыносимой ситуации. Наконец, ему удалось изловчиться и перепилить-таки эту лямку. В тот самый момент, когда это случилось, и Давыдович только хотел возрадоваться своему успеху, он осознал и возникшие в связи с этим новые сложности: он стремительно летел к земле, ничем более не сдерживаемый, и это падение по ощущениям было еще менее приятным, чем зависание в воздухе. Давыдовичу не хватило времени что-нибудь предпринять, но вполне хватило времени на то, чтобы в красках представить, как здорово хрустнут его кости, соприкоснувшись с мерзлой землей. Только счастливый случай не позволил этому произойти и лишить антиквара малейшего шанса как-то поучаствовать во всей этой суетливой истории. Не долетев до земли какой-то метр, Давыдович завис еще раз: он зацепился хлястиком своего допотопного пальто за торчащую нагло в сторону ветку. Ветка спружинила, хрустнула и отломилась, но все же успела сыграть свою историческую роль: замедлила падение новоявленного парашютиста на землю и тем спасла его от неминуемых переломов.

Уткнувшись носом в сугроб, Давыдович вздрогнул и затих. Полежав немного в этой неуютной позе, он, наконец, поверил в свое счастливое вызволение и начал подниматься. Подниматься было так же проблематично, как и падать – все тело затекло и в ногах вместо крови перекатывались какие-то острые предметы. Но все это безобразие в организме вскоре прошло, и антиквар, подобрав свои разлетевшиеся манатки, наконец, был в состоянии сориентироваться и принять решение о дальнейших своих действиях. Насколько ему было известно, лес в который он так ловко спланировал, не был ни большим, ни дремучим. Оставалось только выйти из него и найти пункт назначения. Предусмотрительный Саныч снабдил его даже картой местности, на которой было размечено направление движения и место, в которое антиквару нужно было попасть до темноты – кровь из носу. Впрочем, при всей своей предусмотрительности, его протеже не удосужился поинтересоваться, разбирается ли Давыдович в картах. Давыдович не разбирался в картах – в равной мере в игральных и в топографических, а потому бумага с серьезными и незнакомыми обозначениями была бы ему более полезной, будь она в рулоне и без текста.

Побродив по лесу, который то и дело обещал закончится, но все не торопился, антиквар понял, что немного переоценил свои способности авантюриста: судя по всему, он попросту заблудился. Этот факт его не мало не порадовал, но по первому времени и ничуть не огорчил. Присвистнув от собственнонепутевости и поулыбавшись так, словно его кто-то в этот момент видел, Давыдович уверенно повернулся на сто восемьдесят градусов и уверенно пошагал туда, откуда, как ему казалось, он пришел. Пошагав достаточно бодро некоторое время, Давыдович почувствовал легкий озноб: ему казалось, что он должен уже наткнуться на то место, которое он знает достаточно хорошо, но до сей поры не набрел ни на парашют, ни на, как он только что заметил, собственные следы. Кругом лежал снег, чистый и незапятнанный, и только падающая с елок хвоя нарушала воцарившееся безмолвие. На этот раз у Давыдовича не хватило сил даже улыбаться, не говоря уже о том, чтобы отправляться в противоположном направлении.